…
Одиннадцатая глава
Он напевает, пока мистер Шульц с ней внизу, а я стою на лестнице, будто привинченный к ней пятками и локтями, и вместе с железными перекладинами поднимаюсь вверх, когда волна подбрасывает вверх лодку, и опускаюсь вниз – когда лодка ухает вниз. Бо слышен как добавление к шуму мотора, или как завывание ветра, так иногда в самых неестественных шумах природы мы вдруг узнаем знакомую мелодию. Он поднимает голову и расправляет плечи, он находит в себе силы, чтобы петь спокойнее, его дух переходит в песню, люди иногда напевают таким образом за работой, или сконцентрировавшись над мыслью, и его самообладание восстанавливается, он прочищает горло и запевает громче, все еще без слов. Затем останавливается, оглядывается и понимает, что я где-то здесь, рядом и зовет меня. «Эй, малыш, поговори со старым Бо!» Затем снова он поет, не дождавшись ответа. А я не хочу приближаться к нему, к нему, на пороге смерти, к нему, уже умершему, уже разлагающемуся, я не хочу слушать ни его молитв, ни его обращений, ни его жалоб, ни последних просьб, я не хочу быть в его глазах в последний час жизни, будто он сможет тем самым унести кусочек меня с собой на дно океана, и в этом то все и дело, я так себя чувствовал, я не был святым, я не хотел отпускать грехи, не смел утешать, не желал проявлять милосердие, я не хотел ничего, что могло бы тем или иным способом заставить меня быть с ним в такие минуты, я не хотел быть даже просто свидетелем. Но мне пришлось все-таки приспуститься немного вниз и взглянуть на него.
Он склонил вкривь голову, чтобы из-под бровей искоса взглянуть на меня, он был растрепан и не так похож на себя этим – все грязное, пиджак, рубашка, все вздутое и закрученное, его черные волосы спутаны. Он еще раз попробовал выпрямить голову и взглянул на меня, улыбнулся. Потом сказал, что мир хорош для меня, а у них на тебя надежды, ты знаешь, тебе ведь говорили? Ты маленький мерзавец, тебе никогда не доведется взять от жизни все, что можно, а если подрастешь еще на пару дюймов, то тогда сможешь боксировать в весе пушинки! Он раздвинул губы в полуулыбке, показал белые зубы, контраст со смуглым лицом в темноте кабины бросался в глаза. Маленькие парнишки могут хорошо убивать, судя по моему опыту, сказал он, они так хорошо это делают, ножиком – он попробовал вскинуться вверх изображая лезвие ножа, пистолетом, так удобнее, но если ты действительно видишь в этом толк, то тебе надо тихо зайти туда, где их ногти маникюрят и где рядом сидит милая деваха! Я сам убил шестерых, и их я убил толково, не мучая без нужды и ни разу не промахнувшись. Что, парень должен уйти? Бум, света нет, скажи мне, кто такой Голландец? Бум, и его тоже нет. Я никогда не любил тех, кто убивает ради убийства, тех, кто не находит в себе гордости за превосходно выполненную работу, опасную работу. Я не люблю мелочевок по жизни – слушай совет от Бо. Этот твой нынешний кумир и босс не протянет долго. Посмотри на него внимательнее, он очень нервный, его не интересуют чувства других людей, он – дерьмо, маньяк, ему наплевать на людей, которые действительно чего-то стоят в этой жизни, которые такие же, как и он, стойкие и жесткие, и у которых такая же организация, как и у него. Хочешь я скажу тебе про будущее? Про твое и его будущее. Он – отмирающий вид инфанта террибль, ты знаешь, что это значит? Он – кончен, и если ты так толков, как они говорят, то сейчас меня внимательно послушаешь и потом сделаешь надлежащие выводы. Это говорю я – Бо Уайнберг! Ирвинг все знает, стоит там наверху и сопит, волнуется, но он ничего не скажет, ему уже пора на пенсию, он не будет ничего менять. Но он уважает меня и я уважаю его. Он уважает мое мнение, то, чего я достиг в этой жизни, он не ставит это под сомнение и у меня против него ничего нет. Но он тоже запомнит этот день, как и ты, малыш, взгляни на Бо Уайнберга ради своей же пользы и попробуй понять как его безжалостно использовали и теперь выкидывают за борт. Потом погляди ему в глаза и запомни на всю оставшуюся жизнь, потому что через несколько минут душа его отойдет в мир иной, он повиснет на веревках, а потом, холод, жара, унижение, счастье, мир, довольство – все будет неважно, так Бог готовит нам смерть, готовит каждому в свое время! Но ты, малыш, остаешься на земле свидетелем, и все это, конечно, дерьмо на самом деле, но так вот выходит, что свидетель – ты. Ты будешь помнить этот день и Голландец будет помнить и знать, что ты помнишь, и потом ты никогда не будешь уверен ни в чем рядом с ним, потому что ты обречен жить отныне с памятью о человеке, которого стерли за ненадобностью, с памятью о Бо Уайнберге.
Он отвернулся. Запел. Сильным баритоном, испугавшим меня до печенок, хриплым баритоном, выпевавшим: «Нашу постель приготовь для меня, ночью приду, радость моя, прощай, дрозд!» Он покачал головой, его глаза сузились от напряжения последней, высокой ноты – про-о-ощай!
Его голова упала на грудь и он пел дальше тихо, будто разговаривал сам с собой, думал о чем-то и тихонько напевал и, когда он прекратил петь и снова начал говорить, он говорил уже не со мной, а со своим двойником Бо Уайнбергом, который сидел с ним за элегантным столиком в Эмбасси-клабе: они оба начали вспоминать жизнь.
«А тот парень помнишь, за закрытой дверью на двенадцатом этаже, везде полно народа, ты знаешь, у него комната набита оружием, и в офисе у него пистолеты, и в приемной, в этом шикарном здании, в нем так приятно делать бизнес, нет случайных людей. Но они знают, что их ждет и знают, как это трудно сделать, этот Маранцано был в деле больше двадцати лет, не сопляк вовсе, и все, даже профсоюз, знали, что для такой работы нужен профессионал высокого класса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108