Из машины вылез невысокий, крепкий мужчина, которого мистер Шульц, стоявший до этого чуть ли не навытяжку, подбежав, радостно обнял. Это был человек, имя которого я даже сейчас не буду упоминать, человек, которого я немедленно узнал по фотографиям в «Миррор» – шрам через весь подбородок, ленивый, тяжелый взгляд из-под бровей, волнистая шевелюра – я инстинктивно отпрянул назад, чтобы не попасться ему на глаза. Цвет его лица был явно нездоровый, лиловатый, на нем был жемчужно-серый однобортный костюм, он был немного ниже, чем я представлял. Он сердечно потряс руку Аббадаббе Берману, Лулу и Микки, тепло обнял Ирвинга, был представлен Дрю Престон, шипящим голосом сказал, что очень рад встрече с мисс. Затем поднял глаза на небо и добавил:
– Какой замечательный день, Голландец, я думаю ты заранее договорился о погоде с папой всех пап!
Все вежливо рассмеялись шутке, особенно мистер Шульц, он был просто счастлив, что человек такого ранга согласился приехать аж из Нью-Йорка, чтобы поговорить с ним как его крестный отец и формально представить священнику для последующего крещения.
Да, так все это у католиков и происходит, один представляет другого для крещения, как бы подтверждает его стремление вступить в лоно церкви. Я думал, что таким человеком может быть кто-нибудь из банды, Джон Куни или Микки, если уже не найти подходящего католика, потому что банда была самодостаточна и все, что ей было надо, она изыскивала из своих собственных ресурсов, и в предыдущие дни у меня не было повода думать, что все может быть иначе. Но, взглянув на членов банды, на Лулу Розенкранца, стоявшего позади мистера Шульца с напряженной физиономией, я заметил, что волноваться ни к чему – все спокойны, все идет как надо, по порядку не мной установленному, но верному. Да они немного волновались, так же как волновались сначала по поводу мисс Лолы, будто их босс дергается в своих устремлениях, но в принципе идет верным путем, так и сейчас – он их снова удивил, разумеется и надо было предполагать, что для такого торжественного момента он и выбирает кого-нибудь соответствующего, причем такого человека, который как нельзя лучше подходит к политической подоплеке события. Ведь акт посвящения Шульца в католицизм в присутствие крестного отца Нью-Йорка подразумевал определенное признание. Я видел, что Шульц немного наступает на горло собственной песне, но, с другой стороны, это было признание определенного равенства от такого же равного себе. Я восхитился боссом, вот что имел в виду мистер Берман, когда говорил о временах, когда каждый начнет читать числа, все понемногу работают над приведением дел в порядок посредством таких вот ритуалов дружелюбия. А фактически все происходящее было лишь первым шагом на этом длинном пути. Утренняя свежесть каменных сводов собора освящала начальные движения приходящего нового мира. Ребята думали, что все это – религиозные закавыки, но все оставалось по-прежнему, гангстерство лишь видоизменялось. Я подумал о хитрости мистера Шульца, хотя тут и не обошлось без советов мистера Бермана, о его способности даже неосознанные импульсы переводить в плоскость выгодной практики. О человеке не более запутанном в мыслях, чем обычный смертный в суевериях, который использовал свое случившееся время в провинции не только для обучения верховой езды с помощью случайной аристократки «голубых кровей», но и для обычного бизнеса, и даже продвижения его вперед, вверх.
Тем утром мне как никогда нужно было признание силы и могущества мистера Шульца. Я хотел видеть порядок в его поступках, логичность и целесообразность. Чтобы все было на месте. Если его метод правления тирания, то пусть он работает как тирания, но… хорошо, без демократических отступлений. Я не хотел, чтобы он допустил ошибку, потому что не хотел изменения себя в гармонии жизни в банде, будто искажение его видения ситуации было бы противно существующим основам и принципам порядка. Таковы были мои наглые мысли о существующих взаимоотношениях и критические замечания со дна. Я стоял и думал. Проверял себя на слабину, на ненужную словоохотливость, ошибки поведения, потерю предвидения – и не нашел ни одной. Мой мозг, обплывший всю ситуацию в целом, не нашел ничего подозрительного – только тихий мир ничего не подозревающих.
В этот момент колокола собора Сент-Барнабас зазвонили, будто подтверждая мои надежды. Мое сердце зашлось в восторге и я ощутил красоту существования и красоту жизни. Я не люблю орган, но церковные колокола греют мою душу, звуки меди плыли над улицами, их перезвон немедленно вызвал у меня в памяти придуманную картинку мирного сельского труда. Вот люди, после трудового дня в полях, собираются на какой-то праздник, колокола звучат. А вечером, после плясок и хороводов, все дружно забираются в стога сена и, разбившись на парочки, предаются любви. В общем, колокола для меня значат что-то такое мирное и патриархальное, а их переливы доставляют удовлетворение. Я стоял и размышлял о своей жизни – по цепочке событий случившихся за лето. Моя позиция в банде, по сравнению с самым началом, не ухудшилась, а стала более прочной, я защитил себя разными уровнями уважения со стороны разных членов банды. Ну, если уж не уважения, то, по крайней мере, признания моего существования. У меня есть дар обхождения со взрослыми, я знаю с кем и как можно говорить, с кем надо быть умным, перед кем надо держать рот закрытым, и я сам себе удивлялся, насколько естественно и легко у меня это выходило, ведь я не знал наперед, что произойдет потом, но получалось так, будто все знал и все делал в точку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108