— Вы забыли мое имя и сразу не спросили, а потом было неудобно, — догадался Горлов.
— Иногда кажется, что вы читаете мои мысли, — она откинула голову и посмотрела ему в глаза.
— Да, я владею сенсорикой двадцатого дэна, акапунктурным суперпрограммированием, методами трансцендентного сверхгипноза и знаю, что вам больше всего нужно, — ответил Горлов. От ее взгляда и близости у него закружилась голова.
— Я не очень поняла, чем вы владеете, но хотелось бы узнать…
— То же, что и всем — счастья, — тихо сказал Горлов.
— Теперь верю: вы настоящий экстрасенс, — засмеялась она.
Музыка кончилась, они вернулись. Пока их не было, со стола убрали.
— Есть мороженое. Вам кофе или чай? — спросил официант.
— Кофе! — сказал Горлов и передал официанту две десятки для оркестрантов.
Пока они ели мороженое и допивали кофе, со столиков начали снимать скатерти, и на голые столешницы ставили стулья вверх ножками.
— Помните, у Леонтьева есть такая песня: «Куда уехал цирк?» Или что-то в этом роде об уехавших артистах и празднике, который кончился? — спросила Лариса.
— Говорят, есть книжка с противоположным названием. Кажется: «Праздник, который всегда с тобой», — сказал Горлов.
— Говорят, кажется…, — передразнила его Лариса. — Неужели вы не читали Хемингуэя?
— "Старик и море" — конечно, читал. Потом про бой быков и это — «Снег в Африке» — что-то о жене, которая вместо тигра подстрелила мужа за то, что он ее разлюбил…
— Вы шутите? — изумилась она.
— Почему? Я читал Хемингуэя и все хорошо помню.
— Вы — как мой муж, который не видит разницы между сионизмом и супрематизмом! — смеясь, воскликнула Лариса.
Свет мигнул и погас, осталась только лампочка над входом в служебные помещения, и на их столе, мигая, догорала свеча.
— Жалко, но пора уходить, — вставая, сказал Горлов.
— Вы и здесь не будете расплачиваться? — спросила она.
— Живу в кредит, — пожал плечами Горлов. — Если разбогатею, то заплачу.
Они пошли в номер за ее пальто, и он все больше нервничал, стараясь говорить о мелочах.
Прежде, чем одеться и уйти, она позвонила по телефону.
— Диспетчер сказала, что погоды до полудня не будет. Слава Богу, можно спать спокойно, — рассеянно объяснила она, повесив трубку.
— Я не буду вас тревожить, но обещайте, что сами позвоните мне, — сказал Горлов, подавая ей пальто. — Не сердитесь, но ваша знакомая была права: я действительно в вас влюблен.
— Почему сердиться? Разве можно за это рассердиться? — повернувшись, она оказалась совсем близко, лицом к лицу и он обнял ее за плечи. В последний миг она отклонила голову и его губы коснулись ее щеки.
— Обещайте, что позвоните, — тихо сказал Горлов.
— Посмотрим, может быть… Наверное позвоню, — так же тихо ответила Лариса и, помолчав, неожиданно спросила: «Вы не боитесь, что я не смогу отказать себе в желании звонить вам каждый день?»
Он не подумал, скорее почувствовал, что если оставит ее сейчас, то будет всегда жалеть, а она, что бы ни говорила, никогда ему этого не простит.
— Не уходи, ты не можешь просто так попрощаться и уйти, — твердо, как о решенном, сказал он.
— Хорошо, я останусь, — спокойно и, как ему показалось, равнодушно, ответила она.
* * *
Горлов будто знал, что ее губы окажутся мягкими и теплыми, а поцелуй вызовет у него желание, такое сильное, что станет больно. Но когда они наконец оказались совсем вместе, он испытал потрясение, которое не мог объяснить и выразить. Ничего подобного не бывало с ним раньше, он не представлял, что такое вообще может быть, и вдруг подумал, что не будет никогда больше.
Она порывисто дышала, сквозь стиснутые зубы иногда прорывался стон. Потом с силой прижала его руку к своей груди, там где билось ее сердце. Он чувствовал нарастающую жажду освобождения, и ее тело отвечало радостной и взаимной готовностью.
После она отворачивала голову, пряча слезы.
— Первый раз в жизни мне тоже хочется заплакать, — прошептал он, целуя ее ладонь, -… от счастья!
— Господи! Я так боялась, что ты скажешь что-нибудь не так.
Время и мир вокруг не изменились, но стали совсем другими, каждое прикосновение было неторопливым и упоительно прекрасным. Они больше не испытывали скованности и стеснения — их близость была естественной и необходимой, как воздух, которого не замечаешь, пока дышишь.
— Я люблю тебя, — сказал Горлов. Он хотел сказать другое, но не нашлось нужных слов — только эти, которые прежде говорил только жене. Вспомнив о ней, он удивился, что его совсем не мучит совесть.
Лариса еле слышно вздохнула и, повернувшись к нему, прошептала:
— Как странно! Я подумала о тебе, как о мужчине, которого давно знаю и который принадлежит только мне.
Он медленно, едва касаясь, гладил ее всюду, куда доставала рука, чувствуя, как пробуждаются ощущения любви и нового желания. Отзываясь на его прикосновения, она едва слышно застонала, и он вошел в нее сразу и сильно. Она вскрикнула, едва он начал двигаться и почувствовал, как сотряслось ее тело. Он замер, ощущая себя только в ней, будто весь он, вся его сила сосредоточилась там.
Они долго лежали, не разжимая объятий, словно боялись выпустить друг друга. Потом она поцеловала его, и он стал медленно двигаться, наращивая ритм, пока не настало освобождение.
— Я не знала, что возможно такое, — прошептала она.
— Это редкий дар, и, знаешь, я всегда верил, что любить можно только один раз в жизни, — помолчав, ответил Горлов.
— Ты так легко говоришь: «Люблю, любовь, один раз в жизни…» Мы даже не узнали толком друг друга. Всего одна ночь, я не могу объяснить…
— Я чувствую… — Горлов не договорил, и, не зная, что сказать дальше, поцеловал ее сильно и нежно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168