Я высунул наружу мордочку и увидел вокруг человеческие ноги – очень много ног. Я пошевелил вибриссами, вдыхая роскошные ароматы. Десны аж заболели от пронзившего меня желания. Неподалеку лежала вафля, заполненная холодной, расплывающейся начинкой. Я чуял запах сахара, яиц, молока. Я вылез, схватил в зубы размякшую вафлю, втащил её в нору и долго слизывал сладкую, ароматную жижу…
Мы с Серебристой любили приходить сюда в сумерках, когда цвет наших шкур позволял нам оставаться незамеченными.
Однажды ночью я выглянул из-под каменной плиты и уже совсем было собрался выйти, как вдруг услышал знакомый тихий звук дудочки.
Я замер, поднял уши кверху и стал слушать.
Он все ещё искал меня…
Серебристая не знала этих звуков. Она была к ним так же равнодушна, как и к булькающим голосам прогуливающихся людей, к реву моторов и шуму ветра.
Она быстро выбежала наружу, подскочила к блестящей серебристой бумажке и, жмурясь от удовольствия, начала слизывать остатки сладкой жидкости.
Я беспокойно огляделся по сторонам. Голос дудочки доносился одновременно со всех сторон, он звучал рядом и доносился издалека… Я с ужасом подумал, что сразу появилось множество Крысоловов и что они нас окружают. Да может ли быть такое?
Голос дудочки звучал монотонно, не приближался и не удалялся. Значит, он играет и высматривает меня… Эхо этих звуков накладывалось волнами друг на друга, пронзало насквозь, стихая в каменных и бетонных туннелях. Неужели Крысолов не движется? Не ходит? Разве может он находиться одновременно в нескольких местах?
Ближайшие ко мне звуки доносились с того места, где никого не было. Серебристая побежала в ту сторону, а я, хотя и с опаской, двинулся вслед за ней. Звук стал более четким. Он доносился сверху, со столба. Я не видел Крысолова, мне был виден только темный ящик, из которого разносились звуки. Серебристая спокойно бегала кругом, разыскивая сладкие лакомства. Звук отдалился, а когда мы приблизились к следующему столбу, снова стал громче.
Я не видел Крысолова, но слышал голос дудочки. Он что, хотел напугать меня? И только ли меня? А может, Серебристую? А может, он хотел напугать всех остальных крыс, которые выбегают по ночам на площади и улицы в поисках брошенных людьми сладостей?
Серебристая остановилась и вонзила зубы в липкий леденец. От него ещё пахло ртом человека.
Со времени той прогулки по площади я уже не боялся звуков дудочки, зная, что сам по себе голос не может ни схватить меня, ни убить, ни заставить пойти за собой к подвалам, каналам и домам, где, возможно, прячется Крысолов. Я поверил в то, что настал конец моим скитаниям, что вековые раскидистые корни, забетонированные, закрытые сверху, стали моим домом и я никогда больше не буду никуда убегать. Ведь это место казалось мне самым безопасным из всех, которые я знал, и даже скрип ржавых доспехов огромного скелета больше не пугал меня. Только во время сильных дождей земля оседала, песок осыпался, капли просачивались вглубь и в норе становилось влажновато.
Иногда, проходя по туннелю, я чувствовал подвижки грунта, движение земли под моим брюхом и над головой. Я останавливался, прислушивался и, успокоенный, шел дальше – ведь под землей постоянно происходят какие-то подвижки и перемещения, грунт оседает, вспучивается и опадает. Крысы знают об этом, различают отзвуки и дрожь этих движений земли и сохраняют спокойствие до тех пор, пока не появится реальная опасность.
Доспехи скелета подрагивали, звенели, стучали, гнулись, ломались, распадались на части, и, разбуженный их треском, я иногда начинал бояться.
Я открывал глаза, а звуки утихали, слабели, исчезали. Вместе с ними исчезал и мой страх, и я засыпал снова, а когда просыпался, мне казалось, что все это был лишь беспокойный сон. Старый вырубленный лес – заваленный сверху щебенкой и золой, забросанный камнями, зацементированный и залитый асфальтом – казался нам, крысам, самым надежным и спокойным местом на свете, потому что люди забыли о его существовании.
Толстые корни связывали друг с другом слои почвы, укрепляли грунт с прорытыми в нем многоуровневыми лабиринтами нор, прорастали прямо в наши крысиные гнезда. Подземные стволы, сучья, ветви, пучки одеревеневших волокон, сложные, запутанные узлы, толстые и тонкие, вьющиеся во все стороны побеги, узловатые сети отростков, из которых всегда можно было насосаться влаги, – все это связывало друг с другом глину и песок, гравий и золу, торфяные прослойки и темную, сыпучую землю. Еще ниже, под этой запутанной сетью древесных корней, покоились огромные валуны, медленно опускавшиеся все ниже и ниже под тяжестью своего веса. Крысы редко добирались до них, потому что эти валуны своей нижней частью уходили в водянистый, подвижный песок. Бывало и так, что крысы, отважившиеся забраться так низко, не возвращались оттуда и все их следы навсегда исчезали в подмокшем грунте.
Я заблудился, спускаясь все ниже и ниже вдоль толстого корня. И вдруг оказался под холодной металлической плитой или ящиком. Носом, вибриссами, лапками я пытался определить – куда же это я попал?
И тут неожиданно нащупал выгнутую дугой, неподвижно застывшую крысиную или мышиную спину и удлиненную мордочку грызуна. Я быстро отскочил в сторону, но вскоре опять подобрался поближе, чтобы обнюхать, обследовать…
Что это? Большая мышь или маленькая крыса, вырезанная из мягкого металла? Я коснулся её зубами и, вдруг. испугавшись, что забрался слишком низко – так низко, как никогда ещё не спускался, повернулся, прижал уши к спине и что было сил бросился бежать обратно в нору.
А когда потом я захотел снова разыскать это место, все щели вокруг корня уже были заполнены песком – видимо, опять сдвинулась земля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62