Вода воняет, у неё сладковатый привкус, и лишь когда идет дождь, каналы очищаются и вода на некоторое время становится прозрачной и вкусной. Дождь кончается, потоки мелеют, а мы выходим искать пищу, чтобы продолжать жить дальше.
Крысы хотят бежать отсюда.
Люди тоже мечтают отсюда выбраться. Они падают, убитые, на улицах, на площадях, у колодцев. Крысы тоже гибнут, разорванные взрывами и осколками.
Надо выжить, но только как покинуть умирающий город? Я пытался, но все напрасно. За каждым углом караулят изглодавшиеся лица. Я поворачивал обратно, испуганный пожарами, газами, взрывами. Я прятался под телами убитых, в воронках от снарядов, в развалинах.
В тот день прошел сильный дождь. Капли стучали по бетону, по камням, по земле. Шум ливня был слышен даже в самых глубоких крысиных лабиринтах.
Волны ворвались в туннели, сдвинули со своих мест разлагающиеся тела и потащили их к реке. Раздутые трупы забили зарешеченные выходы.
Не обращая внимания на льющуюся сверху воду и скользкие края колодцев, я вылез наверх и пошел вперед прямо под потоками дождя по испаряющему воду асфальту, над которым повисло туманное облако. Время от времени я останавливался и стряхивал с шерсти капли теплого дождя.
Я шел вперед все дальше и дальше, веря в то, что город наконец останется позади, что он не будет преследовать меня – горящий, умирающий, голодающий.
Ты не спрашиваешь, куда? Не спрашиваешь, в какую сторону? Не спрашиваешь, в каком направлении?
Я бегу от смерти, спасаюсь от неуверенности и страха, насыщающих каждый мой день, проведенный в городских туннелях – среди охотящихся друг за другом людей, людей, которые пожирают и друг друга, и крыс, среди крыс, у которых больше нет сил и которые не знают, как выбраться из этого кошмара.
Серая, мокрая, веретенообразная фигура упрямо бежит вперед вдоль мокрого асфальтированного шоссе – невидимая, незаметная. Огибает бомбовые воронки и шарахается от неожиданных вспышек огня. Эта тень бродит среди руин, ходит по кругу, чтобы снова вернуться в то же самое место, которое она так хотела покинуть.
Вонь гниющего мяса. Я боюсь этого смрада, как и все другие крысы, но чувство голода гонит меня вперед, и я проскальзываю между слоями слежавшегося полотна, пропитанного кровью и гноем, втискиваюсь между пульсирующим в лихорадке телом и холодной стеной и рву зубами живую ткань.
Крик ужаса и боли говорит о том, что это мясо все ещё живо. Ладони бьют, колотят кругом, ищут меня, но я уже по другую сторону матраца. Затаиваюсь в раскрошенном сене, ещё хранящем старые луговые запахи, и жду, когда прекратится суматоха.
Как только с постели доносится тихий прерывистый стон, я удираю со всех ног, стараясь не выбегать на открытые, освещенные места, где меня может настичь железка или камень.
Крысы, гниющие в туннелях, и люди, гниющие в кроватях, пахнут одинаково, распространяют вокруг одну и ту же вонь смерти и ужаса. Их ткани, их кости, их кровь ничем не отличаются. И крысы, и люди одинаково боятся и смерти, и разложения. Так что нас объединяют не только биение сердец и ненависть, но и страх.
Мы не можем существовать друг без друга, мы не смогли бы жить друг без друга.
Человек научил меня бояться, научил осторожности, хитрости, смелости. У меня человек научился реагировать на скрежет зубов, научился предугадывать пожары, наводнения, землетрясения.
Человек знает, что, когда болеют крысы, ему тоже грозит опасность. Человек понимает, что мое бегство – это прелюдия к его бегству, потому что я всегда рядом с ним, а он постоянно преследует меня.
Понимаю ли я человека? А может, я понимаю его совсем не так, как он сам себя понимает? Я знаю его по своим серым будням и знаю, что благодаря этой борьбе, этой ненависти я стал крысой с острым взглядом и сильными зубами и научился предугадывать будущее.
Только благодаря человеку я стал самим собой. Я сплю с открытыми глазами, с настороженными ушами, мои ноздри все время вылавливают даже самые слабые запахи, язык способен почувствовать даже вкус ветра.
Я лежу на боку в подвале разрушенного дома.
В доме без опасных ловушек с рыбьими головами, без отравленного ячменя, рассыпанного по углам, без фальшивой тишины, в которой некогда таились кошки и собаки.
Я лежу со вздутым брюхом, погрузив лапки в пыль, оставшуюся от лежавшей тут когда-то кучи картошки. В теплом влажном углу картофель выпускал сладковатые побеги, они высыхали, они были настоящие. Я ел их вместе с другими крысами в течение долгих зимних дней – до тех пор, пока не осталось ничего, даже шелухи, даже пропитанной картофельным запахом земли.
Я прихожу сюда, замученный лихорадкой, злой, хищный, доведенный до бешенства запахом и вкусом мяса, которое я вынужден есть, потому что ничего другого нет. Я прихожу сюда, как будто тешу себя иллюзией, что картошка снова вдруг появится на том же самом месте.
Я лежу, вялый, ослабевший, меня кусают блохи, которые становятся все наглее и проворнее. То и дело впадаю в оцепенение, проваливаюсь в дремоту, в сон.
Я в городе, где пахнет виноградом, помидорами, сливами, персиками… в деревянном доме неподалеку от струящегося по каменистому руслу потока. Вода здесь вкусная, холодная, мягкая. В подвалах, кладовках, конюшнях, хлевах, сараях, амбарах полно еды. Достаточно заползти или запрыгнуть через окно, вентилятор, трубу, щель, чтобы оказаться среди мешков с зерном и мукой, фасолью, горохом, рисом, макаронами, сахаром. Я чавкаю, крошу пищу зубами, глотаю слюну.
Но что же это за еда без запаха и вкуса?
Открываю глаза и вижу рядом тяжело сопящего самца, который ищет в подвальной пыли остатки своих давних воспоминаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62