Он спит, как спал в родном гнезде до той страшной ночи с громом, молниями и внезапно вспыхнувшим ог­нем.
Из-под посеревших пластов тающего снега появляется падаль.
Замерзшие, скованные льдом серны с расплывшимися глазами, кабаны с оскаленными клыками, аисты со взлохмаченными, спутанными перьями, барсуки с разинутыми челюстями.
Темно-коричневые струйки с гнилостным запахом стекают из задних проходов, из глаз, ушей, ртов.
Волки, лисы, собаки, росомахи, стервятники, соколы, ястребы молниеносно разрывают и поглощают мертвечину.
Вокруг вьются птицы помельче, с волнением ожидая, достанется ли что-нибудь и им тоже.
Даже голуби прилетают, садятся всей стаей и объедают с костей остатки мертвых тканей, подбирают сгустки смешанной с песком свернувшейся крови.
Вскоре в тенистом кипарисовом лесу, в котловине между холмами Рея снесет яйца в нашем гнезде, выстланном мягкой шерстью, мхом и пухом.
Толчки. Дрожат оконные стекла и крыши. Трепещут листья на старом каштане.
Грызуны пришли в движение – они покидают свои норы, подземелья, туннели, каналы, коридоры, подвалы, катакомбы. Но Рею эти толчки не пугают. Она уже чувствует внутри с каждым днем твердеющие скорлупки и знает, что яйца вот-вот начнут свое движение к родовому каналу.
Шум, грохот падающих камней, скрип, треск распадающихся, рушащихся вниз стен, скрежет разрываемой жести. Кипарисы закачались, затряслись, накренились. Старый дуб, который стоял рядом с асфальтовой полосой, треснул и рухнул, выбросив из недр своего ствола тучу трухи...
Жившие в его кроне сойки заметались с отчаянными криками.
Я взлетела в воздух при первом же толчке и видела, как все двигалось, качалось, тряслось, видела, как дрожала и разверзалась земля.
Деревья ломались, гнулись, падали. Рассыпались здания. Трескались дороги. Земля проваливалась в разверзшиеся пропасти, поглощая зверей, отчаянно пытавшихся спастись бегством.
Я боюсь, Сарторис, и знаю, что ты боишься точно так же, как и я. Крики птиц, голоса зверей, треск падающих стен, грохот, стоны, вой.
Кипарисы накренились, сталкиваясь друг с другом.
Землетрясение кончается... Тишина... Слышен лишь шелест осыпающейся с ветвей хвои. Сороки кричат, жалуются, трещат. Они летают вокруг своих гнезд, которые вдруг перестали быть такими безопасными, такими надежными, но все же выдержали. Лишь некоторые веточки кое-где держатся уже не так крепко, как раньше.
Ты летишь среди полуразрушенных зданий, среди колонн и мачт, среди упавших с постаментов статуй и покосившихся стен.
Падающие водосточные трубы, черепица, карнизы, куски облупившейся, растрескавшейся известки, обрывки обоев и жести, рассыпающиеся стропила, раскалывающийся мрамор, песчаник, гранит. Дикие стоны придавленного упавшими камнями волка кого угодно способны свести с ума.
Птицы собираются стаями. Дрозды, жаворонки, скворцы, воробьи, синицы, трясогузки тучей закрыли солнце. Вороны, грачи, галки пролетают над городом...
– А я? А ты? А мы?
Остаемся или улетаем?
Сарторис взмывает так высоко в небо, как никогда еще раньше не поднимался. Над городом висят тяжелые дождевые тучи. Надо подождать.
Птицы летят к морю, на север, на юг, на запад, на восток. Они улетают... Прилетают. Спасаются бегством. Все небо покрыто перепуганными птицами, которые хотят спрятаться, хотят освободиться от овладевшего ими страха...
С моря возвращаются чайки, бакланы, поморники, пеликаны, утки, гуси, цапли, журавли... Тучи птичьей мелочи – воробьев и синиц – перелетают с дерева на дерево...
– Улететь? Остаться?
Сжавшиеся в комочки птенцы хищных птиц с большими крючковатыми клювами втискиваются в щели бетонных стен, прячутся среди камней.
Среди развалин везде валяются скорлупки разбитых яиц.
Под стенами, под деревьями умирают птенцы – множество маленьких птичек. Слепые, голенькие и уже оперившиеся, но еще не умеющие летать. Маленькие галки, грачи, вороны, сойки, сороки, голуби.
Лисы, куницы, волки, змеи душат их, раздирают на части, пожирают.
Удивительно, сколько же живой еды вдруг одновременно оказалось на земле.
Ты не хотел улетать?
А может, просто боялся улететь?
Гнездо на покосившемся кипарисе уцелело. Нужно только укрепить его гибкими веточками, вплести снизу твердые, жесткие прутики, законопатить щели мхом и пухом, замаскировать получше, пригнув соседние ветки.
Рея скоро снесет яйца.
Теперь она очень редко покидает гнездо. Самое большее, на минуту – чтобы схватить отяжелевшую от нектара пчелу или взбирающегося вверх по стволу наевшегося сверчка.
Ты остался, поэтому осталась и я.
Если бы ты улетел, я полетела бы вслед за тобой. Ведь ты же знаешь, Сарторис, что если бы ты только захотел, я забралась бы в твое гнездо и прогнала Рею.
Когда ты смотришь на меня, ты пробуждаешь во мне тоску, желание, надежду.
Я возвращаюсь к своему самцу, кормлю своих птен­цов, но все время жду твоего зова, жеста, голоса, знака.
Я тоскую по тебе, хотя мы всегда так близко друг к Другу, хотя мы видим друг друга с утра до вечера, а по ночам из-за темной стены кипарисовых иголок до меня снова доносятся отзвуки твоих беспокойных снов.
Земля успокоилась, замерла, осела. Снова стала тихой, теплой, доброжелательной. Мы перестаем бояться и потихоньку забываем о землетрясении, которое так сильно изменило наш мир.
Вскоре развалины совсем зарастут травами, ромашками и вьюнками, плющом и пыреем. Мхи и грибы заполнят влажные щели.
Твои маленькие сорочата учатся летать, перепархивают с верхушки на верхушку, со стены на стену. Они так же любопытны, как ты, – суют клювы даже в трещины и щели на земле, вытаскивая оттуда мелких ужей, вытягивая за хвосты мышей-полевок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93