Остальные слушатели принялись чертыхаться, брызжа слюной, — новость они восприняли отнюдь не так спокойно. Монах, воспользовавшись их растерянностью, произнес импровизированную проповедь о преградах, зримых и незримых, с коими им предстоит столкнуться в последующие месяцы. Несколько раз он прерывал свои пространные рассуждения о земном путешествии к небесной цели, дабы предостеречь их от опасного непотребства обрезания и татуировок. Зачарованный тем, как монах истолковывает отношение Церкви к членовредительству, Бэльян какое-то время слушал, а потом устало повернулся и вновь побрел по винтовой лестнице к своему спальному месту. Венецианцы, одержавшие победу в споре с мухташибом, тоже устраивались на ночлег.
Вновь он проснулся лишь около полудня, когда солнечные лучи уже добрались до погруженной в полумрак галереи. Он полежал немного, тщетно силясь припомнить некий дурной сон и вслушиваясь в звуки. Со всех концов города доносились крики муэдзинов, усиливаясь и слабея в дисгармоничном контрапункте, зовущие к молитве зухр. Несколько венецианцев громко играли на тароччи. Больше в караван-сарае почти никого не было. Поодаль, на той же галерее, сидел, поджав ноги на коврике, Вейн, безучастно смотревший в расположенный внизу двор.
В смятении оттого, что проспал полдня, Бэльян поспешно направился к выходу из караван-сарая, рассчитывая позавтракать в какой-нибудь таверне. Лишь выйдя за ворота, он остановился, вспомнив, что за стенами жилья для европейцев едва ли сыщется вино.
Он замер в нерешительности, освещенный ярким солнечным лучом, который пробивался на большую площадь сквозь деревья и колонны. Напротив ворот караван-сарая, из которых он вышел, стояла мечеть Эзбек. Простиравшиеся во все стороны узоры ветвей и напоминавшая сталактиты отделка выступов и пазух свода огромной колоннады мечети придавали площади, даже залитой ярким солнечным светом, вид таинственной кристаллической преисподней, по которой бесцельно носились голуби и бабочки. Сотни каирских бедняков устремлялись к фонтанам и резервуарам колоннады и, засучив рукава и убрав со лба волосы, наклонялись и толкались над струящейся водой, дабы совершить ритуальное омовение. Многие лотки уже закрылись, поскольку их владельцы направились в мечеть на полуденную молитву.
Мимо неслышно пробежал шелудивый медведь, очевидно, оставленный без присмотра, и Бэльян, покосившись, провожал его взглядом до тех пор, пока в поле его зрения не попала оставшаяся открытой лавка. У входа, глубоко в тени, сидели несколько турок и венецианский художник, который изучал какую-то книгу. Бэльян вспомнил его имя: Джанкристофоро Дориа. Оторвавшись от книги, Джанкристофоро ободряюще кивнул, и Бэльян подошел к нему. В лавке продавалось горячее черное варево в фарфоровых чашечках. Венецианец купил ему одну, молча обменявшись жестами с хозяином, и так же молча протянул Бэльяну сухарик. Они смотрели, как в мечеть проникают немногие опоздавшие. Внезапно Джанкристофоро заговорил.
— Кава, — жестом показал он на горькую жидкость. — Их праведники и богомольцы пьют его, чтобы не уснуть во время религиозных обрядов, но простые люди тоже его пьют. На вкус он лучше воды, если, конечно, привыкнуть.
Джанкристофоро уже привык, ибо ранее прожил несколько лет в Турции, куда его и еще одного художника посылали с аналогичной миссией. Пища, одежда и религия в Турции и Египте ему уже успели надоесть, а порученная миссия то наскучивала, то приводила в ужас.
— Ненавижу земли сарацинов, страну иллюзий и иллюзионизма, царство подкупа и обмана. Гостям здесь предлагается бесчисленное множество развлечений, но за все это в конце концов приходится платить. Следует хорошенько узнать араба и быть начеку, если хотите избежать беды. Все они так и норовят ободрать вас как липку.
— Я уже бывал за границей — Франция, Италия, Германия.
— А-а, но это место особое, здесь неосмотрительные люди подвергаются жестокому обману. Позвольте мне привести пример. Помните день, когда мы высадились на берег? — Бэльян его помнил: старики, сидящие на берегу, их пальцы, перебирающие четки, поднимающийся штормовой ветер, пальмы, гнущиеся от него почти пополам. — Так вот, в тот день я пошел прогуляться по песчаному пляжу в западном направлении, в сторону болот Мареотиса. Через несколько часов ходьбы я натолкнулся на мужчину и мальчика, сидевших у самой кромки моря. Они остановили меня и принялись выпрашивать денег. Нищие — это бич здешних мест, и я отказал им и намеревался было продолжить путь, как вдруг мужчина вновь остановил меня, ухватившись за мой рукав, и сказал, что отчаянно нуждается в деньгах и, если я не дам ему два динара, он тотчас же убьет родного сына. Я, конечно, рассмеялся ему в лицо, однако — нет, он говорил серьезно. Он силой усадил меня на песок рядом с ними и извлек из своей матерчатой котомки горшочек золы, большой моток каната и дудочку. Золу он размазал себе по лицу и по лицу мальчика. Канат положил на землю и уселся перед ним с дудочкой. Когда он заиграл, небо начало затягиваться тучами. Играя, мужчина неотрывно смотрел на меня, улыбался с неким странным намеком и поглаживал канат. Каково же было мое удивление, когда канат неожиданно задрожал и начал подниматься, поначалу неуверенно, но вскоре большая его часть уже возвышалась вертикально над мотком, а верхний конец скрывался в облаках. Потом мужчина обратился к мальчику — я решил, что с угрозами, поскольку мальчик бросился мне в ноги и стал молить о помощи. Так, по крайней мере, казалось, но я не понимал, что происходит, и ничего не сделал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14