Я чуть не умер от неожиданности. Автоматически я отправил ложку каши в рот.
— Пойдем, — сказал он. Как я мог встать?
— Не могу, я ослаб, я не ел. — Сердце гремело у меня в груди. Гамбургер наверняка это слышал. Он был неумолим.
— Через пять минут. В твоей комнате или в моей?
— В твоей. Нет, в моей. Нет, какая разница? Сядь. Где ты был? Что ты сделал?
— В моей, через пять минут. — Он повернулся кругом и зашагал прочь. Я проводил его взглядом; ноги у меня отнялись. Я изо всех сия боролся с подступающей к горлу истерикой, тошнотой, попытался заглушить их пищей. Бесполезно. Извинившись перед синьорой, я встал из-за стола. Несколько раз по дороге до лифта мне пришлось останавливаться и прислоняться к стене.
Жилье Гамбургера обставлено на манер английского клуба: полированное дерево, литографии со сценами охоты, кожаная мебель, матовое серебро. Он нетерпеливо указал на стул, и я сел. Он подошел к окну, постоял там с минуту, спиной ко мне, глядя на Вест-Энд авеню. И вдруг обернулся.
— Наум Липшиц в больнице, — гаркнул он. N
— Знаю. — Я постарался, чтобы в моем голосе не прозвучала укоризна.
— Говно, говно, говно! — На этот Гамбург еровский триплет я, естественно, не сумел ответить. — Он не виноват, совершенно не виноват!
— А если бы был виноват? Это оправдывает насилие? — спросил я.
— Что мне больнее всего, чего я не могу простить — ты дал мне слово. Тут я встал со стула и подошел к нему.
— А если бы он умер? А если он не оправится? Ты понимаешь, насколько это серьезно? Комендант возвращается из Иерусалима. «Не разговаривай с ним», — ты сказал. Я мог бы его убедить.
— Ты дал слово, Корнер. Мы пожали друг другу руки.
— Эх, Бенно, неужели ты думал мне этим помочь? Лучше бы это письмо навсегда пропало.
— Поздно об этом говорить, — ответил он с горечью. — В лучшем случае, это бездарный поступок. А в худшем?.. Но не волнуйся, я тебя не выдам. — В глазах у него были слезы. — Что до меня, я должен нести свою долю вины — как фактический сообщник. А ты со своей совестью разбирайся сам.
Теперь смысл его слов начал доходить до меня.
— Ты меня не выдашь? Но я думал, это ты — ты его столкнул.
— Я? Ты в своем уме? Я-то знал, что он ни при чем. И сказал тебе вчера чуть ли не прямым текстом.
— Так это не ты?..
— Нет — и не ты, не ты, значит?
— Нет.
Мы не могли совладать с нахлынувшими на нас чувствами. Мы обнялись, мы хлопали друг друга по спине, всхлипывали, качались, поддерживали друг друга.
— Гамбургер, дружище.
— Отто, друг мой.
Наконец, немного успокоившись, я сказал:
— Если это не мы, то кто?
Одновременное озарение; мы ответили в один голос:
— Красный Карлик!
Да, разве не намекнул он мне на прошлой неделе, что намерен действовать?
— Конечно, мы должны сообщить о нем властям.
— Не торопись. Позволь напомнить тебе слова одного великого человека: «Обвинение — это еще не доказательство вины».
— Сперва побеседуем с ним.
Но это было не все. Гамбургер вынул из бюро сверток и вручил мне. — Это твое.
Я развернул его. Это было мое письмо, в изящной рамке. Я не мог сдержать слез. Мы прочли его молча, вместе.
«И фрутти»
Озеро Комо 7 июня, 1914
Уважаемый господин Кернер, я с большим удовольствием прочел «Дни тьмы и ночи света» и поздравляю вас с выходом этой милой книжки. Невольно останавливаешься в восхищении при виде столь рано созревшего таланта, ибо ранняя весна обещает богатую жатву: «корни уходят вглубь».
С братским приветом Райнер Мария Рильке.
— За все эти годы ты ни разу о нем не упомянул, — сказал Гамбургер.
— Хорошо, ты не хотел говорить о прошлом, я уважаю твое желание, я не задавал вопросов. Некоторые вещи лучше не вспоминать. Но не обмолвиться о своих стихах! Неужели так страшно — рассказать об этом старому другу, показать ему письмо?
— Как тебе удалось его вернуть? Когда ты узнал, что его украли?
— До вчерашнего утра, пока ты не показал мне шарады, я ничего не знал.
— Гамбургер вздохнул и вынул из кошелька сложенный листок. — Вот, посмотри.
Мой первый слог — великий шум, . В нем слышится и «бам» и «бум».
И горожанин — мой второй,
С тугим бумажником герой.
А оба вместе — как конфету В рот возьмешь, и слаще нету.
— Это я, — сконфуженно сказал он. — Гам, бюргер. Гамбургер.
— Так и ты их получал?
— Нет, только эту. И не было никакой тайны. Мне ее вручили. — Он потер переносицу. — Правда все равно откроется. Могу тебе прямо сейчас рассказать.
Так я узнал, чем закончился его уик-энд в Хамптонсе. Поначалу это была идиллия: заботливая хозяйка, культурное общество, великолепный дом, райские окрестности. Последующие события, конечно, отбросили на все это свою тень, но тогда ему казалось, что он в раю. Мадам Перльмуттер показала ему кабинет дочери. Стена над кушеткой была увешана окантованными автографами: Киплинга, Хемингуэя, Джеймса, Сартра, Вайля среди прочих. На глаза ему попалась и подпись Рильке. «Но я ничего не подумал. С какой стати? И конечно, не задержался, чтобы прочесть письмо». Они зашли в кабинет, чтобы остаться наедине. «Гермиона стояла рядом; я упивался запахом ее духов. Уверяю тебя, моя голова была занята отнюдь не литературными предметами».
В субботу вечером после ужина Перльмуттер развлекала общество шарадами. У нее исключительный дар — она создает их на ходу, viva voce (Живым голосом, в разговоре (лат)). Над каждым из гостей мягко пошутили — «со вкусом, понимаешь? Весело». Она притворилась, что на имя Гамбургера шараду придумать особенно трудно. Ей нужно время. Беседа в гостиной перекинулась на другие живые темы.
В ту ночь он осуществил свое заветное желание, испытал восторг, которого нельзя передать словами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67