Во время экзамена Антонина Ивановна устроила спектакль.
Истории неизвестно, какие чувства ею двигали, но вероятней всего, садистка-коммунистка решила расправиться с группой, допустившей вольнодумные открытые решения национального вопроса.
А с неумеренно любознательной жидовкой предоставила расправиться группе.
Она жёстко сломала систему, перемешав все билеты, что наводит на мысль, что система – не являлась таким уж большим секретом.
Происходило «избиение младенцев» – она зорко следила, чтобы никто не мог воспользоваться шпаргалками или заглянуть в книгу.
Каждый отвечал только то, что мог наскрести в своих мозгах.
Двойки и тройки сыпались, как из рога изобилия!
Почти вся группа осталась без стипендии.
Со мной она была исключительно любезна.
В комнате было прохладно и она, как мать родная, на глазах у разъярённой группы, накинула мне на плечи своё пальто с роскошной черно-бурой лисой.
К счастью даже самые злобные взгляды не могут высечь искру, иначе гореть бы мне ярким пламенем вместе с лисой.
Но она не рассчитала, что группа решит расправиться со мной ещё до лисы, исключив из системы и поэтому, выслушав мой отличный ответ, она вынуждена была с кислой миной поставить мне хорошую оценку, да ещё нахваливать.
После экзамена группа в полном составе обратилась в деканат с требованием убрать меня.
На потоке я стала знаменитой… паршивой овцой и все группы наотрез отказались принять такое добро в свои ряды.
Но официально было выгодней кончать с этой историей!
Меня презентовали на второй поток.
Новая группа показалась мне очень приятной и интеллигентной.
Но слухи просачивались и я держала дистанцию с новым коллективом.
Это было нетрудно, т.к. одиночеством я не страдала, со мной была моя любовь.
Каждый вечер, когда мы должны были не надолго разъезжаться, по своим общежитиям, я думала: – когда же придёт время, чтобы не разлучаться!
Я бы не поверила тогда, что время придет, и я сама убегу за тридевять земель в одиночество и неизвестность лишь бы закончить тридцатилетнюю войну, пришедшую на смену нескольким счастливым первоначальным годам…
Но тогда было такое счастье, и впереди была целая жизнь!
После первого года учёбы, я поехала на каникулы в Черновцы.
Город показался мне чужим и далёким, всё было в прошлом.
Всегда, возвращаясь на старые места, с нетерпением ждёшь встречи, помнишь только хорошее, забывая плохое. Всё в прошлом кажется полным романтики и тепла… и возвращаешься, почти всегда, к чужому берегу.
Я снова жила на территории психбольницы в нашей маленькой комнатке, наслаждалась покоем, отдыхом, отсутствием забот и снова, как раньше, писала письма в Киев, где он отдыхал у своих родителей, и ждала его писем. Короткая разлука только сближала.
Психбольница была построена на окраине города, но город постепенно приблизился к ней, хотя не всё ещё было застроено, и сразу за забором сохранилось довольно большое холмистое место, покрытое зеленью и кустарником, но главное, что имелось здесь небольшое озеро, вода в котором была на удивление чистой.
Погода была хорошей, и я любила отдыхать на берегу этого озера.
В один, далеко не прекрасный день, я, как обычно, искупавшись, загорала, читая книгу и обратила внимание, что на некотором расстоянии от меня находится какой-то юнец, который нехорошо поглядывает в мою сторону.
Я даже не могу объяснить что именно меня насторожило, был ясный солнечный день мимо проходили люди, причин для беспокойства в общем-то не было, но что-то меня тревожило.
Я не смотрела в его сторону, но чувствовала на себе тяжёлый взгляд.
Я надела сарафанчик забрала книгу, полотенце и по тропинке направилась домой.
Мои предчувствия оправдались, он догнал меня, загородил дорогу и шепча что-то нечленораздельное делал неуклюжие движения напоминающие попытки обнять. Я оттолкнула его и тут же была опрокинута на землю, а он, лёжа на мне, рвал мой сарафанчик, добираясь до груди. Глаза у него были дикие, он весь трясся, повторяя:
– не кричи, не кричи, я только подержусь.
Какая мерзость!
Я в ужасе закричала диким, не своим голосом. Был яркий, солнечный день, неподалеку, на тропинке, стояли дети и смотрели в нашу сторону.
Я не переставала кричать и он, окончательно озверев, со всей силы ударил меня кулаком по голове. Я почти потеряла сознание.
На моё великое счастье по тропинке ехали парни на велосипедах.
Они подняли подонка за шиворот и оттянули от меня.
Я поднялась и шатаясь, ничего не видя от головокружения и шума в голове, раздавленная стыдом и болью, кое-как доплелась домой.
Скотина оказалась безнаказанной. А я поняла какой ужас скрывается за словом – изнасиловать, хотя Бог не допустил до этого.
Потребовалось очень много времени, прежде чем я успокоилась, но забыть не могу.
Я вернулась в Ленинград и жизнь постепенно пошла своим обычным путём по студенческим законам.
Мне очень нравилось в общежитии. Там всегда что-нибудь происходило.
Частенько Костя спал у своей подруги, а я спала у Виталия.
В одну из таких ночей разразился грандиозный скандал.
Из коридора неслись вопли перемежавшиеся русско-сомалийским матом, где лейтмотивом выделялось: «русские свиньи!» и опять же русские – «русские бляди!» (Принимай после этого гостей).
Вскоре выяснилось, что буянил Али, который был из Сомали.
Али! Это был первый живой негр, которого я увидела с близкого расстояния, чёрненький кучерявый красавчик.
Мне нравилось трогать его за кучеряшки, которые оказались мягкими, как шёлк, хотя я предполагала, что они жёсткие, как проволока.
Причина скандала заключалась в том, что Али был в ресторане и познакомился с девушкой, видимо из первых застрельщиц будущего племени, получивших впоследствии штамп «валютные проститутки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91