Мне не терпится увидеть, что получится. Куда встать? Сюда, к окну?
— С портретами покончено, — повторил я тверже. — Сегодня я уезжаю в Аппер-Баклинг — в Шропшир. Я пришел с вами попрощаться.
Она отложила краски и пристальней всмотрелась в мою одежду и выражение лица. Чуть раньше, когда я, мокрый, забрызганный грязью, держа под мышкой сочившийся влагой этюдник, с которого, капля за каплей, стекали церкви и дома, неожиданно появился на Лестнице, меня, наверное, можно было принять за сумасшедшего. У таверны «Резной балкон» я предпринял не особенно успешную попытку привести себя в порядок, хотя крохотные окна в свинцовом переплете не очень мне в этом помогли. Мой раздробленный образ отразился во множестве панелей, и перед моими глазами принялась поправлять галстуки и парики дюжина миниатюрных всклокоченных Джорджей Котли, из которых ни один не радовал взгляд.
— Вы покончили с живописью, сэр? Уезжаете в Шропшир? — Она, казалось, не верила своим ушам, как будто ее собственные надежды и мечты не были подобным же образом растоптаны в этой огромной столице. — Как так, почему?
— Это моя родина.
Она все еще изучала мою мокрую, заляпанную грязью наружность.
— Вы неважно выглядите.
— А чувствую себя еще хуже.
Она ждала объяснений. Вприпрыжку одолевая лестницу, я не предполагал делиться с Элинорой своими удручающими новостями. Но при виде ее сочувствия мне захотелось облегчить душу, пожаловаться на то, что меня предали.
— Мне известно, где живет Роберт, — сказал я просто, словно этих слов было достаточно, чтобы объяснить и мой расстроенный вид, и внезапное желание отказаться от живописи и бежать со всех ног в свой дом в валлийских болотах.
— Роберт? — В ее лице можно было наблюдать игру контрастов: оно то прояснялось, то хмурилось, похожее на вересковую пустошь зимой, когда по ней проносятся тени облаков. — Мой Роберт?..
Этот ответ, признаюсь, немало меня удивил, так как я ожидал иного, выражающего то же отвращение, какое испытывал я. Но портрет был теперь забыт, а равно и надругательство со стороны этого негодяя. Элинора желала одного: бежать к нему, заключить его в объятия, простить. Эта несчастная дурочка разве что не встала передо мной на колени!
Думаю, она сделала бы что угодно, только бы я открыл тайну.
Но я разом обиделся, даже рассердился, и наотрез ей в этом отказал. Дабы немного ее образумить, я уверил, что она не все еще о нем знает; что ее любовь к нему — а таковую Элинора все еще испытывала, в этом сомневаться не приходилось — так же бессмысленна и безнадежна, как моя.
— Не понимаю. — Она нахмурилась. — Ваша любовь? Какое отношение ваша любовь имеет к Роберту?
— Сейчас расскажу. — Я все больше негодовал как на Роберта, так и на Элинору (впрочем, что касается Роберта, мое негодование уже достигло предела). Несколько лучиков света упало наклонно на ее лицо, резко выявив болезненность и горестное выражение черт. — Расскажу, — повторил я, хватая кисть и направляясь к мольберту, к ее призрачному двойнику, тоже болезненному и печальному.
— Где мы? — Элинора, проснувшись, потянулась мимо меня, чтобы выглянуть в окошко.
— В Тернем-Грин.
— Тернем-Грин? — В ее хриплом после сна голосе прозвучала нота испуга. — Как же, это ведь в двух шагах от?..
— Да, — подтвердил я. Из окна я наблюдал, как рассветные лучи трогают деревья на общинных землях Чизуика. Элинора вглядывалась вдаль очень несмело, словно ожидала, что из тумана, окутывавшего стволы, вот-вот появится сэр Эндимион — или, быть может, полицейский.
— Почему мы стоим?
— Завтрак. Вы хотите есть?
— Нет. — Она потерла себе глаза. Осмелевшие солнечные лучи струились в овальное окошко за нашими спинами. — И как долго?..
— Десять минут. Чуть больше. — В окне гостиницы (пополнившей состав пассажиров одним человеком) были видны головы наших попутчиков, молитвенно склоненные над тарелками с окороком и яичницей. — Теперь уже недолго.
Чуть погодя Элинора сказала:
— Он пустится вдогонку.
— Нет, если не узнает, куда мы отправились.
— Он последует за нами. Он в меня по уши влюблен, — продолжала она, глухая к моим словам. В ее голосе мне почудилась, как ни странно, нотка любовной тоски. Возможно, она была разочарована тем, что он не вынырнул среди деревьев? Надеялась, что он пустится по ее следам, доказывая тем самым свою «влюбленность»? Похоже, Роберт оставил в ее сердце пустое место, которое заполнил собой сэр Эндимион.
— Вижу, — угрюмо буркнул я. — В самом деле, по уши.
— Не вам судить.
Я горько усмехнулся.
— Вы запрещаете мне судить человека, который, если верить вам, при встрече перережет мне глотку.
— Да. — Мысль о подобном доказательстве привязанности со стороны сэра Эндимиона ничуть, казалось, не поколебала ее любовный настрой. — Перережет глотку, это верно.
Почему, раздумывал я, это странное создание привязывается именно к тем, кто плохо с ней обходится? Быть может, она целовала руки грубого мужлана, который охаживал плеткой ее голую спину в Брайдуэлле, вздыхала о нем, мечтала? Не приняла ли она эту порку в присутствии олдермена и сладострастно ревущей толпы за свидетельство любви? Быть может, шрамы на плечах представлялись ей знаком уважения?
Что же она тогда думает обомне, притом что я ничем ее не обидел, а толькозащищал, утешал и помог обрести свободу?
Когда, наконец, минут через двадцать, настало время отправляться, новый пассажир вошел первым и занял место напротив Элиноры. Это был высокий мужчина с черной бородой невероятных размеров, которая начиналась прямо под глазами и кончалась у средней пуговицы экстравагантного вышитого камзола, где была гуще всего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170