Моих новых друзей это суждение удовлетворило, и в благодарность они угостили меня на дорогу прощальной чаркой. Опрокинув ее, я пожал им руки и, — боюсь, недостаточно твердой поступью — потащился к палатке с водой, где убедился, что продавец только что ее закрыл.
— В Доме Увеселений будут продавать воду из помпы, — сказал один из моих новых друзей, заметив мои затруднения. — Давайте, Джордж, еще глоток пива — попробуйте-ка этот превосходный портер, — и мы все отправимся туда.
В Доме Увеселений я, вероятно, все же побывал, так как в моей памяти всплывает очень четкая картина: посередине площадки для танцев сэр Джеймс Клаттербак целует мисс Лонгпре в щеку, а она посылает мне улыбку с оттенком упрека. И если я когда-либо видел создание красивей, чем мисс Лонгпре в ту минуту, то, значит, я слеп, как мистер Натчбулл. Других воспоминаний о Доме Увеселений у меня не осталось, и воду я уж точно не нашел. Вероятно, картина, увиденная на площадке Для танцев, подтолкнула меня к поискам снадобья более забористого, чем минеральная вода, так как спустя несколько часов я пробудился на дорожке, что пересекает поля за садом и ведет к Грейс-Инн-лейн.
Дом Увеселений был тих и неосвещен, сад и до-Рога опустели. Посетители, судя по всему, давным-давно рассеялись, и я с ужасом сообразил, что многим из гуляк — половине лондонского общества — пришлось переступить через мое распростертое тело, пока я преспокойно храпел в пыли. Представляю, как хихикали и указывали на меня пальцем те, кто узнал в этом недвижном теле красавчика с табакеркой и часовой цепочкой! Как низко пала теперь моя репутация — о том я не решался и подумать. А что, если меня видели Топпи и сэр Джеймс? И леди Сакарисса хихикала, прикрывая рот своей тонкой белой ладонью, пока мисс Лонгпре посылала мне еще одну укоризненную улыбку…
Постанывая, я поднялся на ноги и минуту-другую помедлил, прежде чем решиться на пробный шаг. Потом пустился к дороге, мерно покачиваясь, словно в лодке с угрями на волнах прилива. Рингвудского и калвертова прилива — угрюмо заметил я про себя. Какой же я дурень, что так надрался! По самым скромным подсчетам (ими я занялся на следующее утро), я влил в себя одиннадцать пинт пива, не говоря уже о бессчетных чарках вина. Мне чудился голос моего отца, сторонника воздержания, взывавший из могилы: «Во врата уст, Джордж, ты впустил врага, который похитил твой разум!»
Тут содержимое моего желудка начало бурлить и крутиться, как козье молоко в маслобойке у моей матери, и я излил его в кустик боярышника. Эта мера пошла мне на пользу, но, когда я выпрямился и взглянул на луну — белая и здоровенная, она висела низко над Хайгейтом, — у меня ужасно заболели глаза. Зародившись, тупая боль импульс за импульсом побежала наружу и вскоре захватила всю поверхность моего бедного черепа — оба его полушария. Когда я, жалея себя, поднес руку ко лбу, мне стало ясно, что мой парик отсутствует. И только оплакав эту потерю (ибо она была безвозвратна, как я убедился, окинув взглядом грязь позади себя), я понял, что исчезли также кафтан, кошелек, часовая цепочка, табакерка, трость и даже башмаки с золотыми пряжками.
Меня ограбили, сообразил я, падая обратно в грязь. Ограбили! Открытие меня ужаснуло. Выходит, злодейские замыслы Браунригга и О'Лири я сорвал лишь затем, чтобы ограбление произошло на день позже, у Панкрасского источника, в присутствии самых уважаемых граждан и лучших из Достойных Особ. Ну да, подумал я, такие места наверняка кишат злоумышленниками!
Несколько минут я громко рыдал, уперев голову в кулаки, потом еще раз шумно изверг в живую изгородь груз, тяготивший мои внутренности. Поскулив еще немного, я отер недостойные мужчины слезы и отдал дань природе в молодых зарослях можжевельника. К дороге я добирался шагом все еще нетвердым (очередное неприятное открытие: один из моих чулок был прорван в нескольких местах большим пальцем). В целях безопасности я решил пуститься в обратный путь не по пешеходной тропе, а вдоль дороги, но, когда почувствовал под ногами острые камни, сообразил, что взять у меня уже нечего и разбойников можно не бояться. Утешение, как вы понимаете, довольно сомнительное.
Я пересек реку по мосту Бэттл и оказался на Конститьюшн-Роу, откуда был виден слева кирпичный завод с огромными горами золы и мусора, а впереди, в отдалении — пирамидальная крыша Приюта Для найденышей, и тут меня настиг фаэтон, запряженный двумя белыми лошадьми. Когда карета на полном ходу поравнялась со мной, кучер, по распоряжению одного из пассажиров, придержал, а потом остановил лошадей. Через окно на меня смотрело как будто бы знакомое лицо.
— Сдается мне, молодой человек, — произнес Джентльмен, заметивший мое плачевное состояние, — сдается мне, с вами приключилась какая-то неприятность.
— На меня напали грабители, — отозвался я, даже не пытаясь говорить бодрым голосом. Я не счел нужным выложить всю правду, хотя, конечно же, моему собеседнику ударил в нос пивной перегар, да и камзол мой, пощаженный грабителями, нес на себе, боюсь, следы хлынувшего обратно пива. — Сцапали парик, часы, кошелек, трость… — Перечисляя свои потери, я едва не расплакался снова.
Джентльмен сочувственно покачал головой, и рядом показался еще один пассажир, также на удивление мне знакомый. Увидев меня, он быстро спрятал голову и велел кучеру ехать дальше.
— Роберт, — запротестовал первый пассажир, — мы должны пожалеть молодого джентльмена. Жалость, как утверждает месье Руссо, это первое из человеческих чувств, благословенное качество, которое лежит в основе всякой цивилизации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170