За проявленную дерзость названного джентльмена отправили рабом на сахарные плантации Вест-Индии, в то время как семейство Клайсроу, принужденное оставаться на английской почве, мудро избегало какого-либо участия в позднейшей смуте, зато преуспело в пору правления первого из двух наших ганноверских монархов, деловито огородив столько деревенского приволья в Бэкингемшире, сколько со всей щедростью дозволял тогдашний парламент. Увы, непредвиденное падение акций в недавние годы заставило семейство Клайсроу перенести фамильное гнездо из виллы близ Эйлсбери в куда более скромное обиталище в Спитлфилдз. Тут комнаты сдавались понедельно заезжим чужакам, и тут Элинора поселилась со своими немощными родителями, лишенными всякой собственности, за исключением вещей, особо ценных для сентиментальных душ.
— Тогда я возлагала большие надежды на театральную сцену, с тем чтобы облегчить хоть немного участь моих бедных родителей, — рассказывала мне Элинора на следующий день после того, как мы совершили еще одну, более короткую прогулку через Спринг-Гарденз в Сент-Джеймский парк. — Эти надежды поначалу возбудил во мне жилец, занимавший комнаты над нами, — актер труппы, игравшей в «Ковент-Гардене». Более отъявленного хлыща и самодовольного льстеца трудно было сыскать, однако он казался искренне ко мне расположенным и обещал замолвить за меня слово перед представителем отборочного комитета в том самом театре. Мой покровитель, как он сам мне внушал, был далеко не последним человеком в мире рампы: он убедил меня, что в том случае, если я произведу на некую важную персону благоприятное впечатление, то получу возможность начать артистическую карьеру с роли в комической опере или какой-то подобной легковесной постановке… Скажите, сэр, эта поза вас устраивает?
— Как нельзя лучше, мисс Элинора. Если вы будете любезны постоять так еще хотя бы несколько минут…
Я доканчивал набросок головы Элиноры: ее самое я поместил у окна, где она теперь позировала мне как «Красавица с мансарды». Цветы увяли и поникли: о сэре Эндимионе по-прежнему не было ни слуху, ни духу; поэтому я вместо букета снабдил Элинору железной саламандрой, вид которой в ее руках еще два дня назад наверняка вселил бы в меня непреодолимый ужас. Сейчас, однако, я взирал на это излюбленное ею орудие без особого страха, нимало не опасаясь, что мне попытаются размозжить им голову. Чувствовал я себя и в самом деле преспокойно, хотя уже давно стемнело и давно миновал час, когда я по привычке спешил с уходом и, спустившись по выщербленным ступеням, возвращался на Хеймаркет. Элинора попросила меня помедлить, словно из страха перед тем, что принесет с собой этот вечер — а возможно, и перед тем, чего не принесет. Вчера, на обратном пути из Спитлфилдза, Элинора пыталась было возобновить свой рассказ, но всякий раз ее тут же начинали душить слезы — и, по-видимому, только в привычной обстановке, успокоившись, она смогла вновь приступить к этой печальной истории. И хотя сэр Эндимион неизменно возражал против конкретного определения несчастья («У беды всегда родовое имя, Котли, не собственное!» — повторял он), меня охватило желание узнать, какие силы составили заговор против Элиноры, дабы ввергнуть ее в столь плачевное положение.
Пока Элинора рассказывала, на столе, слабо потрескивая, горели две оплывшие свечи, а оконные стекла туманил пар от нашего горячего ужина — пирога с угрями. По возвращении с прогулки я запасся этими пирогами в таверне «Резной балкон», как и в былые времена — то есть чуть больше недели тому назад, подумал я, и сердце у меня сжалось. От меня не ускользнуло, что Элинора откусывала от купленного мной пирога с большим удовольствием, нежели от купленного хозяином, и эта перемена заставила меня внутренне порадоваться. Однако, стоило только мне самому проглотить кусок, как в животе у меня червяком зашевелилось чувство вины.
— Будет ли сэр Эндимион угощаться у нас нынче вечером? — спросил меня симпатичный паренек, один из раздатчиков, поддев наши пироги и поместив их в духовку. — Он не показывался уже несколько вечеров, — добавил раздатчик, пристально глядя на раскаленную заслонку. — Непохоже на сэра Эндимиона, совсем непохоже! Он ведь любит пропустить пинту портера, еще как любит.
Я молчал, не зная теперь, что похоже и что непохоже на сэра Эндимиона. Сам я поглощал еду и питье без особой разборчивости.
— К тому времени я уверилась, что наш жилец ко мне неравнодушен. — Элинора продолжила свой рассказ, а я протянул руку за своими, то есть принадлежавшими сэру Эндимиону, кистями и красками. — В нем, как я уже говорила, было немало фатовства, но боюсь, я оказалась слишком впечатлительной по части амурных проявлений, будучи страстной читательницей любовных романов. Ухажер мой был щегольски одет и обладал приятной наружностью, и потому я отозвалась на те знаки, которые сочла следствием неподдельной привязанности. Вскоре меня уже почти, не заботило ни то, что ходатайство за меня перед театральным менеджером постоянно откладывалось, ни то, что после более придирчивых расспросов выяснилось: названное влиятельное лицо вовсе не числилось среди актеров, а служило простым суфлером, исполняя порой обязанности костюмера. Сердце не наделено разумом — и уж тем более проницательностью. С готовностью поддаваясь обману, оно становится пособником многих преступлений.
Элинора слегка призадумалась над этой грустной сентенцией, а потом продолжала:
— Мой дорогой отец столкнулся к тому времени с обстоятельствами, способными не избавить нас от несчастий, но, напротив того, только усугубить наше жалкое положение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170