— А?
— Думай, думай!
Мышонок не выходил из головы Женька.
— А сколько букв? — спросил он.
— Может, тебе еще и отгадку сказать? — возмутился я. — Когда мой лоб разбивал, я не спрашивал! В твоей загадке даже отгадки не было, а в моей есть, так что думай!
— Плохая загадка, — поморщился Женек. — Ну скажи хоть последнюю букву?
— «К», — вздохнул я. — Черт с тобой!
— Клопсик, мопсик, клопик! — закричал Пухарчук, но тут же потух, наткнувшись на мой презрительный взгляд. — Мотик, тотик, гадик… — забормотал всякую ерунду. — Ну скажи хоть вторую буковку, опять заныл Женек.
— «О», — хмыкнул я, видя, что отгадать такую загадку ему вряд ли под силу.
Пухарчук тут же, как из пулемета, что-то забуробил и вновь жалобно посмотрел на меня.
— А третья какая?
— «Н», — горько усмехнулся я.
— Кнок, спок, рток… — застрочил пулемет. — Санок, занок, пинок. Нет! — опять взвыл Пухарчук. — Это очень сложная загадка! Ты мне скажи лучше первую букву!
— Ты в контрразведке работаешь или в филармонии? — возмутился я. — Почти все буквы выудил!
— Не все! — запрыгал он. — Вот сколько их всего?
— Ладно, — строгим голосом произнес я. — Первая буква «с», и у тебя осталось еще пять минут.
— Ага! Ну, сейчас! — заволновался Пухарчук, выстреливая такие словечки, что мне показалось, что он был близок к помешательству. — Даю тебе последний шанс. Перед буквой «н» стоит буква «е».
— Се-е-нок, — медленно, как бы прислушиваясь к звучанию этого слова, протянул Пухарчук и с надеждой взглянул на меня. — Твоя загадка даже сложнее, чем моя. Ну, скажи еще хоть одну буковку…
— Ладно! Говорю тебе самую главную букву. После первой буквы стоит буква «л». У тебя на размышление осталась целая минута!
— Сл… — быстро произнес Женек. -… енок! Сленок! Осленок! — вдруг рухнул он на кровать от удивления.
Пухарчук был в таком непостижимом изумлении, что даже потерял дар речи. Я с не меньшим удивлением смотрел на него.
— Откуда ты взял своего дурацкого осла? Ведь первая буква «с»?
Женек неистово замотал головой…
— Так… Осталось…
Я не успел сказать, сколько осталось, как Пухарчук весь подался вперед и, еще не веря самому себе, закричал своим пронзительным голосом, наводя ужас на спящих командировочных.
— А-а! — орал он, прыгая на кровати. — А-а!
Он пробежал по стене, пересек потолок по диагонали туда и обратно и упал, радостный и счастливый, на кровать.
— А-а! — вопил Женек. — Я же сказал, щас я тебя, под орех! Даешь водяной пистолет!
Теперь мне нужно было срочно сообразить, где его можно взять, — вернее, что соврать.
— Это же слоненок! — захлопал от радости Пухарчук в ладоши. — Ерунда, а не загадка! Моя в тыщу раз сложнее!
Мне стало обидно за свою загадку.
— А что же ты ее не отгадал?
— Кто не отгадал? Я? Да я такие загадки в две секунды! Говори, где пистолет?
— Сегодня в школе видел у одного пионера. Он сказал, что ему отец в «Детском мире» через директора достал.
— Через директора? — загорелся Женек. — Ну я завтра устрою директору! Если получится — и тебе достану, будем в войну играть! Знаешь, как здорово?!
— Давай спать, — строго произнес я. — У меня завтра тяжелый день будет… — вспомнил я про корриду.
Мы улеглись. Женек заснуть не мог. Он уже представлял, как завтра выстрелит мне в ухо и как я, раненый, буду целиться в него. Он ворочался и мешал мне заснуть. Пухарчук порывался несколько раз что-то сказать, но не решался.
— Ну, чего ты там пыхтишь? — поинтересовался я.
— Давай спорить, что ты сейчас рассмеешься? — рассыпался бубенцом Пухарчук. — Только нужно смотреть друг другу в глаза.
— Черт с тобой, спорим! — зажег я свет. — Все равно не спится!
— Смотри мне в глаза! — закричал Пухарчук. — Я буду говорить: «Папа умер», а ты меня спросишь: «Какой папа?», тогда я тебе говорю: «Римский папа», а ты должен удивиться: «Римский папа?», я тебе говорю: «Споем?», ты соглашаешься: «Споем». За мной подпеваешь… и чтобы не рассмеяться. Согласен?
— Ерунда, — согласился я, делая строгое лицо. — Поехали!
Мы уселись напротив друг друга и посмотрели в глаза.
— Ты знаешь, Евгешка, — гробовым голосом пропищал Женек, а в глазах его кривлялись бесенята, так что мне уже сейчас захотелось рассмеяться. — Папа умер!
— Какой папа? — все же сдержался я, делая не менее удивленное и скорбное лицо.
— Римский папа, — покачал Пухарчук головой, впиваясь в меня взглядом.
— Римский папа? — обалдел я.
— Споем?
— Давай.
— Луноходик заболел, — медленно запел Женек, растягивая губы в ехидную трубочку.
— Луноходик заболел, — подпевал я ему, вслушиваясь в дурацкие слова песенки.
— За-а-болела наша птичка! — спели мы, и, глядя на довольно хохочущего Женька, уже невозможно было удержаться от смеха.
— А теперь давай еще два раза подряд этот куплет! — визжал Пухарчук. — Я солирую!
— Луноходик заболел… За-а-болела наша птичка! Луноходик заболел…
— За-а-болела наша птичка! — выводил Женек пронзительным голоском между взрывами смеха. — Правда, смешно? — орал он.
— Сил нет, — не понимая, над чем смеюсь, отвечал я ему. — А ну, давай еще раз!
Наши соседи, не выдержав такого натиска веселья, присоединились к нам — и вскоре уже три соседние комнаты распевали в полный голос никому непонятную, но очень развеселую песенку.
— Папа умер! — вопил Пухарчук.
— Какой папа?! — стучали с потолка коромыслами. — Три часа ночи! Мать вашу за ногу!

* * *
Закулисный приказал мне явиться на спектакль, чтобы я, наконец, посмотрел удивительный «Мойдодыр», о котором столько сам трещал в школах и детских садиках. Он еще не знал о проданных билетах, деньги от которых благополучно разлетелись, как судорожно я за них ни цеплялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75