— Простите, масса Джонатан. Разрешите, я войду…
— Что тебе?
Платон замялся, и Джонатан удивленно поднял брови; этот старый негр все делал ровно так, как надо, а потому всегда выглядел уверенным и спокойным, но сейчас его выглядывающее из-за двери лицо стало каким-то серым, а на седых висках поблескивали капельки пота.
— Ну же! Что случилось, Платон? — поторопил его Джонатан.
Платон открыл было рот и снова закрыл.
— Давай, не тяни время! — все более досадуя на то, что его отрывают от дела, нетерпеливо потребовал Джонатан. — Ты же видишь, что я занят!
— Я ваши вещи принес, масса Джонатан, — сказал негр.
— Так давай их сюда! — уже раздражаясь, повысил голос Джонатан. — Ну?!
Платон неуверенно шагнул из-за двери вперед, пошатнулся и, едва удерживая равновесие, внес большое, накрытое расшитой салфеткой блюдо. Поставил на стол и, потупив глаза, встал рядом.
Джонатан недовольно покачал головой, вскочил с ковра и стремительно прошел к столу. Сорвал салфетку и оцепенел.
На огромном серебряном блюде находились только три предмета: его потерявшийся где-то на островах пистолет, большой кухонный нож с черной ручкой и отрезанная голова того самого негра.
Джонатан приходил в себя долго. Сначала в глазах потемнело, затем со скоростью почтовой кареты в голове понеслись несвязные сумбурные мысли, но ни на одной он остановиться так и не сумел, до тех пор, пока не поднял глаза на раба.
— Зачем? — сиплым, чужим голосом спросил он. — Зачем ты мне это принес?
— Это ваше, масса Джонатан, — глухим голосом произнес преданнейший слуга. — Вы потеряли, я нашел.
Джонатан тряхнул головой. Он знал, что, случись этой истории всплыть, все его соседи до единого — от мала до велика — пожали бы ему руку и сказали, что он, Джонатан Лоуренс, настоящий мужчина и истинный сын своего отца.
Вот только сам он чувствовал себя совсем по-другому.
Потому что, кроме соседей и громкой фамилии, у него теперь была еще и своя собственная, неподвластная сыновнему долгу жизнь. И в этой жизни не было места ни для ярости, ни для боли, ни — тем более — для отрезанных голов.
Шериф Айкен добрался до шалаша через каких-нибудь четверть часа, тщательно осмотрел чайник и котелок, а затем обыскал с констеблями всю округу, но ни единой живой души на две мили вокруг уже не обнаружил.
Он отправил двух полицейских краем рисового поля, еще двум приказал обследовать рощу неподалеку, а сам двинулся в сторону реки, к еще не вывезенным с полей копнам сахарного тростника, чтобы уже оттуда выехать к Миссисипи.
Торчащие из кип, истекающие соком и густо облепленные на срезах осами стебли вразнобой дребезжали под порывами усилившегося к вечеру ветра, и шериф, отчаянно прислушиваясь к каждому скрипу и каждому стону природы, пытался выделить хоть что-нибудь ей чужеродное — человеческое.
Он проверил весь первый ряд; затем перешел ко второму; от него — к третьему, и вот здесь ему показалось, что он что-то чувствует, так, как это бывает, когда тебе смотрят в затылок.
Шериф спустился с лошади, предоставил ее самой себе и, приседая и оглядываясь по сторонам, двинулся к последним двум кипам в ряду. Со всех сторон осмотрел первую, перешел ко второй и вдруг, подчиняясь непонятному порыву изнутри, вернулся к первой и здесь замер. Он не знал, куда идти, но явственно ощущал угрозу.
Черная и, если бы не этот неподходящий цвет, чем-то сильно напоминающая кукольную голова стояла на подносе и смотрела на Джонатана. Нет, веки были закрыты, но Джонатан чувствовал себя так, словно его медленно прожигали насквозь.
— Т-так… зачем ты мне это принес? — очнувшись, снова спросил он.
— Вы потеряли, я нашел, — опустив глаза, повторил Платон.
— Ты что, шел за мной? — не поверил Джонатан.
— Да, масса Джонатан, — еще ниже склонил голову раб.
— Но зачем?!
Платон поднял глаза, посмотрел на своего господина странным, совершенно незнакомым взглядом и вдруг указал рукой на стоящую посреди подноса курчавую седую голову.
— Это он убил сэра Джереми, масса Джонатан. А потом позвал на острова и вас.
— Как так? Зачем?!
— Чтобы убить и забрать еще одну душу, масса Джонатан. Я знаю. Это Аристотель, служитель Мбоа; мы принадлежали одному хозяину. Раньше. Очень давно. А потом он пришел сюда.
Платон стал рассказывать, как самым первым, еще до толстухи Сесилии, обнаружил обезглавленное тело сэра Джереми; как, отчаянно пытаясь удержать на месте уходящую под власть Аристотеля душу своего господина, обильно посыпал мертвое тело табаком и смочил тростниковым ромом; как старательно следил за всем, что делал масса Джонатан, опасаясь потерять и его… Джонатан слушал и не верил тому, что слышит.
Ему рассказывали, что у негров еще осталась память о прежней, иной жизни, какие-то сказки об огромной рыбе, родившей Луну, о детях Луны — маленьком, не выше колена, брате и его большой, до самого неба, сестре, положивших начало всей жизни на земле. О самой Луне, на которой и живет упомянутый Платоном Великий Мбоа.
Он знал, что иногда — очень редко, но все-таки такое бывает, — иногда они как-то сохраняют свои прежние имена и странные ни на что не похожие приметы и суеверия — вот как сейчас.
Но чтобы Платон…
— Но вы убили его, масса Джонатан, — слушал он как сквозь вату, — и теперь вы — самый главный для Мбоа.
Джонатан зябко поежился, бросил мимолетный взгляд на голову и застыл… Она буквально втягивала его в себя. Джонатан с трудом перевел глаза на шрам в виде буквы V на левой щеке головы, затем — в сторону и снова посмотрел на Платона.
— И что мне теперь с этим делать? — изо всех сил пытаясь удержать остатки самообладания, растерянно спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15