Мой биологический отец, Нил, живет в обшитой кедровыми рейками «хоббичьей норе» с фиолетовой отделкой, посреди секвойевого леса. На соломенной крыше над лампой-пузырем из плексигласа, над давно вышедшими из строя солнечными батареями бодро реет полосатый тряпичный флюгер-колдун»; крытый фургон выпуска сороковых годов небесно-голубого цвета, разрисованный белыми облаками, стоит перед домом в окружении люпинов, маргариток из Шасты, шотландского ракитника и калифорнийских золотистых маков. Нам со Стефани пришлось дважды отпирать ворота и трижды пренебречь грозным предостережением НЕ ВХОДИТЬ, пока мы добрались до самого дома, ориентируясь по очень приблизительному плану, который Джасмин набросала по памяти несколько лет назад и к которому клейкой лентой были прикреплены ключи от двух ворот. Ну прямо поиск сокровищ.
Сегодня, по случаю визита к родственникам, я надел рубашку с галстуком. Я не видел Нила без малого десять лет, и мне хочется выглядеть взрослым. Я надеюсь, что это свидание во многом раскроет мне глаза на то, почему я такой, какой есть, и когда я вижу перед собой его дом, у меня слабеют колени.
Отпрыски Нила, с десяток ребятишек, все белобрысые, с бледно-голубыми волчьими глазами, хлещут друг друга завитушками секвойевой коры. У двух девочек в руках по кукле Барби с нарисованным на лбу третьим глазом. Такую картину мы со Стефани застаем, когда подъезжаем на Комфортмобиле, завидев который дети разом умолкают, а потом вдруг падают на землю, как во время учебной атомной тревоги в пятидесятые.
— Господи!
— Sacre bleu!
Ребятня подымает ор и вой, по-пластунски отползая к стене дома. На крыльцо выбегают две женщины в белых балахонах, и каждая впопыхах вытирает о фартук руки. Одна с криком кидается в дом, и тогда вниз по ступенькам сбегает Нил, с белой, как у Саваофа, бородой, в одном комбинезоне на лямках и ковбойских сапогах, на ходу целясь из 12-зарядного дробовика. Мы со Стефани, начав было уже приближаться к дому, замираем на месте, оцепенев от ужаса.
— Чего надо? — рявкает он.
— Нил?
— Дальше что?
— Я Тайлер.
Нил сводит брови, дергает головой вверх, а потом говорит:
— Не знаю никакого Тайлера. Тайлер… А, Тайлер… Тайлер? — Он опускает ружье, свистит отбой. Тяжело сходит вниз по ступенькам и подходит обнять меня — его белоснежная борода цепляется за мои пропитанные гелем волосы, как за застежку-«липучку». Минута страха в прошлом.
— А это…— говорит он, поворачиваясь к Стефани, — ээ-хм… Дейзи. — Он делает шаг, чтобы обнять и ее тоже, и Стефани инстинктивно отшатывается.
— Нет, Нил. Это Стефани. Мы дружим. Дейзи в Ланкастере.
Нил все равно ее обнимает.
Дети вьются вокруг нас, трогают мой галстук, тянут руки к кольцам-сережкам в ушах у Стефани. В их лицах я вижу промельки своего лица — я и не думал, что у меня столько единокровных сестер и братьев, и я испытываю странное удовольствие, глядя на них: как будто ешь грушу, которая, как тебе доподлинно известно, выросла на ветке, привитой к яблоне. На детях футболки с картинками разных молекул: ЛСД, шоколад, тестостерон, валиум, ТГК (тетрагидроканнабинол) и другие химические вещества, воздействующие на настроение.
— Идите в дом, — приглашает Нил. — Перекусите. Побудьте с нами. Давайте вместе.
— Папа продает такие майки на фестивалях, — осмелев, говорит одна из девочек. У нее самой майка вся замызгана.
— Мой бизнес — для отвода глаз, — говорит Нил, а в ухо мне шепчет: — Федералы.
— А есть молекула «Эм-ти-ви»? — интересуюсь я.
— «Эм-ти-ви»? Что это? — не понимает Нил. — Не люблю я дурь с вывертами.
В кухне больше всего путает то, что нигде не видно ни картонных пакетов, ни консервных банок, ни вообще каких-либо привычных атрибутов всеобъемлющей американской системы снабжения населения пропитанием — ни одного узнаваемого фирменного названия. Никаких полуфабрикатов. Ни микроволновки. Ни электричества. Ничего. В банках какие-то измельченные растения и зерна, которые я не в силах распознать, хотя от Джасмин я кое-чего поднахватался. Потолок где только можно утыкан гранеными стекляшками. Удушливый запах курящихся благовоний проникает во все поры. Куча вырезанных из секвойи безделушек, успокаивающих глаз, — хипповские аксессуары земного рая. По сравнению с этой кухней наша кухня в Ланкастере — космический корабль.
А эти две женщины, Лорел и Джолин, босоногие, с отрешенным взглядом, не разговаривают. Улыбаются — это да, все время улыбаются жутковатыми улыбочками хиппи: так улыбаются радушные жители захудалого городка, где у тебя сломалась машина, и вот они кормят тебя, и снова кормят, и ты не нарадуешься их доброте, пока наконец не обнаружишь, что тебя самого хотят подать на обед в День Благодарения. Так или иначе, Лорел и Джолин состряпали стопроцентно питательный обед — горшок каких-то запеченных безвкусных бобов.
Мы все сидим и едим за большим секвойевым обеденным столом, и Нил не выказывает ни малейшего любопытства по поводу моего появления. Не задает ни одного вопроса. Даже такого пустячного, как, скажем: «Давно в наших краях?» или: «Каким ветром тебя сюда занесло?» Глаза у него затуманены. Обдолбанный. Да и женщины, думаю, под кайфом. Но дети к этому делу не приобщены. Они просто дикие — то как кошки в мешке, не унять, то как мешки в мешке, не расшевелить. Дисциплина по ним плачет.
— У Джасмин все хорошо, — бросаю я для затравки. Нил кивает, мол, прекрасно, прекрасно, а Лорел и Джолин никак не реагируют на упоминание о бывшей сопернице. Когда над столом не нависает жуть, над ним нависает скука. Я пытаюсь внести оживление кое-какими подробностями ланкастерского житья-бытья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82