Положив его в карман, я начал читать первое попавшееся на глаза место:
Монтень говорит о времени как о бесконечно текущей реке, в которой мы стоим, а Филипп Норфолк утверждает, что мы, скорее, должны думать о времени как о стоячем потоке воды, по которому Бог принуждает нас плыть до нашего последнего дня, при этом скорость и направление нашего движения определяются божественным ветром. Петр Турский, напротив, представляет себе мир картиной, нарисованной на узком ковре длиной много лиг, который можно читать в любом направлении.
Но можем ли мы быть уверенными, вопрошает далее Петр, что вселенная представлена на одном ковре, а не на многих? Не может ли жизнь одного человека быть не более чем единичной версией истории, вытканной на бесчисленном количестве вечно развертывающихся полотнищ? И может ли человек одновременно идти рядом с полотнищем и двигаться между его прилежащими друг к другу полосами?
Это была книга Эшфорда «Форма и трансформация». Я закрыл ее и поднялся наверх, где нашел престарелого господина по-прежнему сидящим в кожаном кресле у огня.
— Кто вы? — спросил я его. — И где остальные из принадлежавших мне вещей?
Он посмотрел на меня и улыбнулся:
— Я герцог Б. , а те вещи, о которых вы говорите, лишены объективной реальности. Вам не стоит заботиться о них,
— Но как быть с человеком, который работал здесь и чьими книгами вы завладели?
— Эти книги — моя собственность.
— Заметки на их полях тоже ваши?
Он снова взглянул на меня, и глаза его увлажнились от бесконечной жалости.
— В моих книгах нет никаких заметок. Моя библиотека целиком состоит из моего субъективного опыта, а его содержание никогда не станет доступным для вас.
Я рассердился на его упрямство, но понял, что нет никакого смысла показывать ему предметы, само существование которых он станет просто отрицать.
— Что вы за создание? — крикнул я.
— Я богатый и могущественный человек, хотя ни богатство, ни могущество ничего для меня не значат. Я удалился сюда, чтобы бежать от мира, который нахожу суетным и недостойным. Какое-то время у меня работал человек по имени Магнус Фергюсон, который собрал для меня библиотеку, с помощью которой я мог бы закончить исследования, от коих меня отвлекли безумные амбиции моей молодости. Я едва приступил к делу, когда умер Фергюсон.
— Но Магнус Фергюсон — это я, — сказал я, — а вы существуете только в моем сознании. В обоих этих фактах я полностью уверен.
Он отвернулся к огню.
— Если я продукт вашего сознания, то таковыми же являются и мои мысли, и мне не стоит трудиться их выражать, поскольку это несущественно. Если же, напротив, это вы изобретение моего мозга (альтернатива для меня более предпочтительная), то в этом случае на каком основании будете вы отрицать того самого человека, который дал вам жизнь? Вы — сновидение, которое может оборваться в любой момент от самого ничтожного звука или возмущения того неизмеримо большего сознания, сон коего обеспечивает само ваше бытие.
Этот замок, символ моего богатства и власти, — продолжал он, — лишен какой-либо субстанции. Ночами, когда я не владею своим сознанием, он исчезает. Утром же выстраивается заново. То совершенство, с которым он восстанавливается, кажется мне парадоксальным, но я вынужден с большой неохотой его принимать таким, какое оно есть. Каждый день моя библиотека переписывается заново в том виде, в каком, умирая, оставил ее Фергюсон. Та же, другая библиотека, которую он сам представлял себе, прекратила свое существование в момент его смерти.
Опровергать его было бессмысленно, и в любом случае я был вынужден признать истинность того, что он мне сказал. Поскольку все в этом мире явно ложно и лишено субстанции, то и существовать все это может только в мыслях тех, кто придал воображаемым вещам некое бытие.
— Жена Фергюсона была вашей любовницей? — спросил я.
— У того Фергюсона, который работал у меня, не было никакой жены.
— Проводить какие исследования помогал вам Фергюсон?
— Я занимаюсь, — ответил он, — энциклопедическим обозрением обитателей других миров; их языками, искусствами и науками. Если желаете, можете почитать мои сочинения. Возможно, это вас позабавит.
Я нисколько не удивился, обнаружив в томе, который показал мне герцог, слова Магнуса Фергюсона.
— Вы украли его труд и обращаетесь с ним как со своей собственностью. Вы использовали Фергюсона, он написал сочинение, а вы издали его под своим именем.
— Если это то, во что вы хотите верить, то я не стану злить вас, отрицая это. Будучи опубликованными, слова любого автора перестают быть его собственностью, отныне они принадлежат читателю. Магнус Фергюсон отказался от всех прав на свои мысли с того момента, как они начали жить вне его сознания.
Я начал читать.
Марс
В господствующем языке этой планеты все воспринимается как объект; действия, отношения или определения вынуждают носителей языка рассматривать новое явление как другой объект, требующий собственного названия. Так, например, такая фраза, как «птица летит», превращается в слово «птицелет», то есть в существительное, отличное от существительного «птица». Подобным же образом фраза «та белая птица летела над синим озером» становится единичным объектом (компонентами которого становятся птица и озеро), некоторая модификация которого передает понятие прошедшего времени.
Этот язык объектов контрастирует со своим главным соперником по популярности на планете; второй язык конструируется исключительно из отношений. Для говорящего на языке отношений такое понятие, как «по направлению к», совершенно ясно и исполнено смысла, в то время как для носителя объектного языка такое понятие является невразумительной бессмыслицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70