Наконец она распахнулась, на пороге появился сам Фёдор и радостно завопил:
— Вот это да! Так заходи ж скорее, грейся, только хаоса не пугайся!
Павел шагнул через порог и тут же чуть не полетел, споткнувшись о большой игрушечный паровоз: пол был весь усыпан игрушками. Из дверей побежали дети, много детей, как показалось Павлу, целый детский сад. Он снимал пальто, а они уже принялись дёргать его за штаны, лезли в карманы, а один предпринял попытку взобраться на спину, откуда был, впрочем, тотчас Фёдором снят.
— Надо же, — пробормотал смущённо Павел, — не знал, я бы конфет купил…
— Не надо им конфет, обжорам, потом кашу не лопают. Брысь, дайте дяде раздеться, говорю! Брысь, головорезы!
Из ванной выглянула сгорбленная старуха с мокрой пелёнкой в руках: видимо, она там стирала. Павел поздоровался.
Из кухни вышла белокурая рыхлая моложавая женщина в фартуке, видимо, жена Фёдора, улыбнулась приветливо. Павел поздоровался.
Зашли в комнату, тесно заставленную кроватями, стульями, между которыми в промежутках валялись те же игрушки. Перед телевизором сидел дряхлый старик, который с любопытством уставился на Павла. Павел поздоровался.
— Проходи, проходи, — бормотал Фёдор, подталкивая его, прокладывая дорогу среди детишек. — Господи, куда же тебя посадить? Давай сюда, вот зайца уберём…
— Сколько вас тут? — поражённо и вместе с тем смеясь сказал Павел.
— Да это соседские дети набежали! Своих-то у нас всего шесть, а соседских — не знаю, надо посчитать.
— Шесть?! Мать честная, когда ж ты успел?
— Мы люди простые, не задумываемся, — смиренно сказал Фёдор. — Вот так, значит, живём. Это моя жена Зинаида. Это мои книги. Это папаша. Ничего, не обращайся к нему: он глухой. Смотри, смотри себе, папаша! Это мой друг.
Старик успокоенно отвернулся к телевизору, всё последующее время смотрел его чрезвычайно внимательно и в дальнейшем никакого участия не принимал, словно его и не было.
Жена вошла, сняв фартук, сразу сказала:
— Если вы очень голодный, так я вас сразу покормлю, идёмте на кухню.
Павел отказался, и, поторговавшись, постановили, что кормёжка будет позже, после детей.
— Тогда извините, я — к своим горшкам. Федя, не забывай папаше телевизор поправлять! Да выключи звук, господи, Вавилон, вы друг друга не расслышите!
Фёдор осторожно наклонил стул вместе со стариком, дотянулся, выключил звук (от чего, впрочем, тише не стало) и вернул папашу на место.
— А он… понимает? — осторожно спросил Павел.
— Он? Ещё как! Немного, правда, по-своему. Особенно он оперы лихо смотрит.
— Твой папаша?
— Жены. Мой-то помер.
— Я бы не сказал, что просторно, — сказал Павел, оглядываясь.
Фёдор даже обиделся:
— А ты чего хотел? Отдельная двухкомнатная, да кухня, считай, три. Ничего, на квартирку не жалуемся.
— По-моему, две комнаты для такой семьи тесно.
— Видишь ли… Когда я эту квартиру получал, так нас было всего-то трое с половиной, четвёртый на подходе. А потом расплодились. Стариков выписали. Конечно, не простор, зато весело!
— На расширение подай.
— Ты что-о? У нас ещё хвост до самой луны на квартиры стоит. Молодожёны в общежитиях живут. Только одних расселят — трах-бах, новые переженились…
— Всё же ты обер-мастер.
— Вот-вот! Выпроси я квартиру больше, так это ж разговоров хватит до двадцать первого столетия: начальники себе берут, а мы стоим… Нет уж, ну его!… Да погоди, мы сейчас соседских выгоним, станет посвободнее… А ну, встань-ка, мы тут, кажется, мешаем. Зин, вот скажи ты, в квартире ли счастье?
— Конечно, в квартире, — сказала Зина, доставая простыни и просматривая их на свет.
— Эх! — крякнул Фёдор, смеясь. — Я же тебя, дурочка, учил, учил: счастье в борьбе!
— Сам ты дурак, — добродушно сказала Зина.
И странно: в этот момент, а не тогда, когда впервые увидел Косолучье, увидел всех по очереди, их, ребят, нет, не тогда, а именно в этот момент Павел по-настоящему понял, сколько же это времени прошло! Он смотрел на жену Фёдора и думал: «Вот она у него давно уже самый близкий человек, это видно по тем лёгким движениям, взглядам, мимолётной иронии, которые устанавливаются между любящими, крепко связанными людьми, спаявшимися, сжившимися за множество лет… А у меня сколько всего прошло за это длинное время, с тех пор, как мы были просто пацаны, всё это время каждый жил, именно жил, сооружал свою жизнь, и все так разошлись, общего остались-то крохи, пустяк: воспоминание о езде на велосипедах, о спорах, о драке… Всё главное же — разное, порой катастрофически разное. Это надо бы понять: почему порой катастрофически?…»
— Я зашёл ведь, — сказал Павел, — только выяснить…
— Сейчас, сейчас выясним… Где бы нам, брат, с тобой приткнуться? Зин, мамаша всё стирает? В ванной у нас тише всего.
— Брось, я сейчас уйду, — сказал Павел, — только скажи мне наконец: да будет ли вообще задувка домны? То есть в ближайшее время?
— Будет, — хрипло сказал Фёдор, сгибаясь под тяжестью влезающего ему на закорки сына. — Когда?… Тихо, лягушата, дайте слово сказать! Понимаешь, эстакада не готова.
— Так… А когда же она 6удет готова?
— Бог её знает. Может, сегодня, может, завтра.
— Ага, всё-таки не позже, чем завтра.
— Может, послезавтра…
— Великолепно работаете, — саркастически похвалил Павел.
— Так же, как и вы, писаки, — парировал Фёдор, тут же срываясь с места: — Эй, ты, мудрец, положь книгу на место! Положь, положь. Вот я тебе картинки дам…
Освоившись с шумом, Павел внимательнее оглядел помещение. Квартира была типовой, с пресловутыми низкими потолками, прессованными дверьми, тонкими стенками, выходом на узенький балкон, где за недостаточностью кладовки хранится разный хлам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65