Все облегчённо заулыбались.
— Горит! — раздался торжествующий вопль уже с передней стороны домны. — Горит, товарищи! Гори-и-ит!
Тут уж поднялось настоящее столпотворение. Кто успел — прилип к глазкам. Их было мало, всего несколько, и были они укреплены на фурменных приборах как впаянные подзорные трубы с крохотными стёклышками окуляров. Образовались очереди к глазкам, и Векслер скромно стал в хвост очереди, а Павел за ним.
— Темно.
— Не вижу.
— Ага, ага, теплится!…
— Горит, горит!
Вот, оказывается, как зажигаются домны. Не спичкой. Раскаленные потоки воздуха вдуваются через фурмы, до такой степени раскалённые, что поджигают всё, потому говорят: задувка.
Передние выбирались от глазков с сияющими лицами, словно бог весть каких чудес насмотрелись:
— Ну, это ещё дрова горят.
— Горят дрова — загорится всё.
— Поехала!…
— Ну, братцы, теперь можно сказать: плоды своего труда вы видите!
Дошла очередь и до Векслера с Павлом. Если глядеть в глазок, он представлялся чрезвычайно длинной трубкой, заполненной стеклом, от чего чувствовались лёгкие искажения. На том конце трубы красно светились неподвижные угли. Ничто не полыхало, не двигалось, только громоздились эти красные куски. Вот и всё.
А вокруг — поздравления, пожатия рук, радостные улыбки, хохот, собирались качать Фёдора Иванова, он отбрыкивался, боже мой, какой праздник, какая радость!…
— Ну, что я говорил? -
— Пой-йдё-ёт!
— Ладно, ты, Иванычев, не забывай недоделки!
— Вздули самоварчик, ну-ну…
— Лиха беда начало.
— Вот я т-те дам — беда! Плюй через плечо!
— Тьфу-тьфу-тьфу!
— Ну, всё, теперь вы, строители, наши почётные гости, а хозяева мы!
— В добрый час!…
Павел наткнулся на Илью Ильича, начальника цеха, с которым стружку вместе кидали. Он был всё такой же — незаметный пожилой рабочий, да и точка, держался сбоку, тихо посмеиваясь.
— Вам этого не понять, — сказал он Павлу, — отчего так радуются.
— Почему? — Я понимаю…
— Я вам говорил, помните? — Какою ценой. Ах, люди хорошие!…
Векслер, хитро смеясь, поманил пальцем Павла. Сказал на ухо, прямо захлебываясь от смеха:
— А хотите, так и быть, продам вам колоссальный факт? -
— Что? -
— Сегодня — понедельник.
Павел не понял, подумал, что старик его разыгрывает, и, на всякий случай улыбаясь, продолжал смотреть вопросительно.
— Не понимаете? — Что значит не доменщик! Ни одна домна в мире не задувалась в понедельник. Традиция! Примета! Это у металлургов так же свято, как, знаете, у моряков не свистеть на судне, или что там у них? — Вы замечаете: на всякий случай никто не говорит на эту тему, как будто ничего не случилось. Это потом заговорят. Все помнят, все-е, а никто не говорит. Представляете, культурные люди, с ужасно учёными степенями — и те сегодня на подписании акта возражали, едва ли не главное возражение! Говорили: а что скажут рабочие, смена может отказаться, потому что небывалое дело…
— По-моему, никто слова не сказал.
— А вот! Правда, теперь случись что-нибудь… Не дай бог! Но, будем думать, не случится, суеверию же смертельный удар!… Чур, за выдачу такого факта присылаете мне лично экземпляр вашего труда тотчас по выходе в свет.
Он протянул визитную карточку, отпечатанную замысловато-парадно переплетёнными буквами. Всё не мог успокоиться:
— Нет, я вижу, мой факт до конца вами так и не прочувствован. Это тоже новаторство, но в области психики! Представьте себе, что вот сейчас, в двадцатом веке, где-нибудь в США, или в Англии, или в ФРГ ни за что не задуют в «тяжёлый день» даже, скажем, самую махонькую печурку, не говоря уж о таких колоссах! Нет, нет, вы напишите об этом, напишите! Я прав? -
— Да.
— Приглядывайтесь ко всему внимательно. То ли ещё дальше будет! — с загадочным видом пообещал Векслер. — Ну, что ж, пора обедать? — Пусть она, голубушка, теперь греется…
Павел заметил, что Славка Селезнёв прячется от него. Уже несколько раз мелькала его сияющая розовощекая физиономия и, скользнув взглядом по Павлу, тотчас проваливалась.
Наконец Павел увидел причину столь странного поведения: Славка был не один. Он принарядился, надел какую-то сверхспортивную куртку, ботинки на толстенных подошвах и осторожно водил под руку миниатюрную беленькую девочку с лукавыми глазками, ту самую, словно сошедшую с фотографии на стене, члена бюро. Он подводил её по очереди ко всем глазкам, они очень мило переговаривались и подолгу приникали к глазкам, словно там смотрели мультипликационные фильмы. Девочка понравилась Павлу, очень уж она была такое юное, свежее, непосредственное существо, хотя именно из таких и вырастают иногда самые отменные домашние диктаторши. «Ага, — подумал он. — Значит, он прав, оберегая её от моих мнений!» Он только посмотрел издали и не стал подходить.
Уже толпа почти совсем разошлась, у домны готовились остаться те, кому положено, как в цех прибежал, запыхавшись, повар Мишка Рябинин, как был в фартуке, только пальто сверху накинул:
— Уже растопили? -
Вокруг добродушно захохотали:
— Как же главного специалиста не дождались? -
— Эх ты, повар-голова, не «растопили», а «подпалили», учись хоть грамотно выражаться!
— Ври, ври! Задули!
— Гляди, учёный повар! Вот, перенимай опыт, теперь в столовке плиту только так задувай! — сказал Николай Зотов.
— А что? — — сказал Рябинин. — У меня печь — тут печь, только большая. Дров напихал…
— Во, во! Газетку скомканную сунул!…
Фёдор Иванов вынырнул из-за домны, грозно закричал:
— Колька! Что ты там баланду травишь? — А ну, давай мне, занимайся печкой!
Николай Зотов сразу же, втянув голову в плечи, послушно, как мальчик, побежал вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65