Как бы то ни было, отрадно — если отвлечься от мерзкой ситуации преследования — оказаться в окружении стольких надгробий и стольких имен, написанных много лет назад другими людьми, ныне покойными. Когда те, кто знает мертвецов по именам, уходят, остается лишь спокойствие безвестных кладбищ, где нет ничего знакомого и ничто не пугает. Когда плечи и спина хорошо прогреты солнцем, сама собой возникает мысль о хорошей сиесте. Только я, конечно, спать не стал. Если вернуться к досадной ситуации преследования — нехорошо, недостойно засыпать в присутствии шпиона. Когда я наконец-то распрощался с Ламбертом, индус, как деликатный друг, проследовал за мной к калитке рядом с церковью, а потом, соблюдая дистанцию в пять-шесть шагов, мы вместе спустились на Гат Лебху Прангин, улицу туристических лавочек, магазинов аудиодисков, спортивной одежды, датских телевизоров, итальянской моды и американских пончиков. При виде сэконд-хендовских «левайсов» мой друг испытывает такое же почтение, как и рядом с могилой Ортенс Роббинс, что, конечно же, не показалось мне уместным. Похоже, бедолага индус никогда раньше ни за кем не следил. Да и я не припомню, чтобы за мной следили, хотя это, разумеется, ничего не означает. У компании, должно быть, проблемы с персоналом, раз она отправляет улыбчивых новичков следить за передвижениями их драгоценной заблудшей химии. Также возможно, что мы имеем дело с влюбленным индусом. Или скучающим индусом. Или с боязливым покупателем. Я все еще прокручиваю различные варианты, когда вдруг обнаруживаю, что провел уже более трех часов — а именно столько длилось мое незначительное приключение — абсолютно чистым, и я начинаю с печалью ощущать, как отпускает кокаин, а действие слабых мягких амфетаминов закончилось безвозвратно. Прежде чем отправиться в порт, я принимаю пару «голубых огоньков» и покупаю бутылку пива на Лебху Виктория. Я уже почти собрался чокнуться с моим верным незнакомцем, но не делаю этого, потому что индуса уже нет.
Я настойчиво верчу головой по сторонам, но поделать нечего: мой индус, кем бы он там ни был, исчез.
И вот я в цокольном этаже «Комптар-центра», а «Комптар-центр» — это еще одна из гигантских торговых площадок, заполненных супермаркетами и магазинами «Найк», превративших весь наш мир в парад дураков. Из подвальных этажей «Комптара» отправляются все автобусы Джорджтауна; все они едут к паромам, возящим пассажиров через пролив на полуостров. Конечно, автобусами пользуются лишь те, у кого нет другого выхода, и поэтому остановки автобусов — это печальнейшие места на свете: все, кто ждет, и кто садится, и кто выходит, все, кто приезжает и кто уезжает, по определению побеждены, утомлены, одиноки, стары, печальны и мертвы.
Я сижу, потягиваю пиво. Сижу, жду прилива сил, чтобы добраться до гостиницы. Сижу, смотрю на водителя автобуса — малайца, который с отменным прилежанием сосет мой член на фоне восхода.
Доброе утро.
Очень неприятная ночь, и все из-за LSD, который я наверняка решил когда-то больше не принимать, только начисто об этом забыл. Кислота распахивает двери, а за этими дверями ничего нет. Это «ничего» долго пугает, но в конце концов успокаивает, потому что из кислотного путешествия всегда возвращаешься с маленькой победой в руках. Обыкновенно это не дракон о двух головах, а скорее обезглавленный крольчонок. Но все равно победа. Человек, ушедший в джунгли и выживший там, всегда возвращается с песней на устах, хотя, посмотрим правде в глаза, джунгли нынче выжжены: пламени нет, только пустота и чернота. Как бы то ни было, пугает не огонь, а то, что остается после пожара, а после пожара не остается ничего. Бутылка пива и пара GРG, чтобы начать подъем в новый день. После LSD, если не соблюдать известную осторожность, появляются эти забавные знаки: улыбки кассиров в супермаркете, желтые машины с сатанинскими номерами, ладони с шестью пальцами — да все что угодно. Столь же достоверное, как неопалимая купина посреди пустыни.
Я покидаю «Шангри-Ла» и закидываю свой невеликий скарб в такси, мы едем в отель «Катай». «Шангри-Ла» оказалась слишком популярным местом: все, у кого есть дела в этой части Малайзии, являются туда, и у меня нет ни малейшего желания видеть моих старых друзей из компании, а они всё перебрасываются в сети циркулярами с моими данными: вера матерей в пропавших детей поистине бесконечна. Что ж, в путь так в путь. По-видимому, прислуга в гостинице помнит все праздники, которые я позабыл. Пробежки обнаженных трансвеститов по коридорам, рыдающие возле бассейна женщины — жертвы «голубых иголок», упившиеся водкой дети, танцующие на балконе. Слишком много шума. Слишком много жалоб. Как объяснил мне представитель гостиницы по внешним связям — а лучше и не скажешь, — мое счастье становится чересчур очевидным. Итак, прощай «Шангри-Ла». Прощай мартини, прощай великолепный повар из Гонконга и его восхитительные пирожки. Прощайте французский пианист и болгарские балерины. Прощай всё, вместе взятое.
Добро пожаловать в «Катай», старый колониальный отель, стоящий спиной к бухте, «Челси» юго-восточной Азии, где спокойно спится и романтикам и воинам. Китайский старец в форме игрока в кегли сопровождает меня в комнату на втором этаже. Он позволяет мне войти первым, но сразу же заходит и сам, чтобы распахнуть балконные ставни. Сегодня прекрасный день. Я даю старику хорошие чаевые, и он спрашивает, не нужно ли что-то еще, и я заказываю бутылку виски, и раньше, чем я успеваю перевести дух, этот славный человек уже возвращается с бутылкой и двумя стаканами. Разумеется, один стакан я наполняю для него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71