Старики на рысящих лошадях, все в этих потрясающих ковбойских шляпах, и группа престарелых скрипачей, которые оживляют праздник, сидя на задке крытого фургона.
Я прибыл в Кварцсайт в разгар родео. Барбекю, флажки и пляски. Тысячи повозок, вставших лагерем вокруг городка. А вокруг пустыня. Палатки с пивом, пункты скорой помощи на колесах, зонтики от солнца, складные стулья, воздушные шарики, собаки, змеи, ружья, пистолеты, пальмы и параболические антенны. Наверное, именно так все и кончается.
Я выхожу из машины в начале залитого солнцем проспекта. Мой шофер разворачивается и уезжает. Один их этих старых всадников или одна из этих танцующих старух — К. Л. Крумпер. Теперь остается только узнать, что и за каким чертом Крумпер собирается делать со мной.
Сеньора, вооруженная старинным ружьем с оптическим прицелом и всем прочим, рассказывает мне, что всегда была великолепным стрелком и что мать подарила ей первую винтовку, когда ей исполнилось пятнадцать лет, и с тех пор она всегда путешествует с оружием. Еще эта женщина рассказывает, что даже дочь называет ее «сумасшедшая из пустыни» и что она добралась сюда, подгоняемая миннесотским морозом.
— Там мороз хватает тебя за шиворот и разрывает пополам, если ты ему позволишь. Многие из нас приходят в пустыню, чтобы убежать от мороза, поэтому нас и называют «зимние пташки». У моей дочки муж — идиот, но это может случиться с каждой из нас; проблема в том, что моя дочь позволяет его идиотизму проникать в нее, как в губку.
Эта снайперша, у которой вроде бы было пять мужей, решила остановить свой фургон вдали от родео, потому что ей не нравится смотреть, как старики валятся с лошадей и ломают себе кости.
— Здесь доктора собирают урожай. Они съезжаются со всей страны, чтобы чинить нас, как те механики, что специализируются на машинах, снятых с производства много лет назад. Они эксперты по невозможным ремонтам. Им известны названия всех деталей, которых больше не найти. Есть также колдуны, могильщики и шарлатаны, но, по счастью, от предсказателей мы свободны. Никто не хочет заглядывать так близко вперед. В Кварцсайте мы все знаем будущее. Пива хотите?
— Ну да, сеньора, конечно, хочу.
Итак, добрая женщина вытаскивает пару банок, и мы садимся под тентом ее повозки и спокойно выпиваем, как два новых друга, у которых определенно много общего, но которые пока не знают, в чем это общее состоит.
— Знаете что? Мне страшно жаль женщин, у которых один муж, потому что у них будет только одно воспоминание. У меня же, наоборот, есть пять великолепных воспоминаний. И да будет вам известно, что, когда начинаются танцы, я и сейчас занимаю место среди незамужних.
Разумеется, я спрашиваю, неужели она никогда ничего не забывала.
— Нет, сеньор, ничего существенного.
Потом она говорит, что не считает забвение достойным делом, но ничего не имеет против тех, кто решает забыть все начисто, поскольку не бывает ни двух одинаковых жизней, ни двух различных болей.
Солнце уже клонится к закату, посему женщина решает взяться за чистку своего ружья. Хотя мне, честно говоря, не ясно, как одно связано с другим.
Кстати, эта женщина ничего не знает о Крумпере.
— Видите ли, друг мой, эти бутыли с кислородом в Кварцсайт-Сити — вроде амулетов. А если они откажут, нам всегда остаются криогенные фабрики в долине Прескотт. Любой, кто сможет, замораживает там свои кости. В наши дни, когда нанотехнология наконец-то приносит свои плоды, когда появились нанороботы размером с молекулу, способные устранить вред, произведенный заморозкой, только идиоты и бедняки позволяют своим телам погибнуть навсегда. Ну и католики, естественно, — они уверены, что выполняют свое предназначение в этом мире, плодясь как кролики, и ждут не дождутся момента перехода в мир иной. Полюбуйтесь только на этих католиков — они проживают жизнь как человек, молча ожидающий поезда на покинутом вокзале. Они готовы. Знайте же, что моя любимая супруга уже заморожена в лабораториях SIRUS, а я ожидаю, когда у меня накопится достаточно средств, чтобы присоединиться к ней, когда подойдет срок, и знайте также, что срок всегда подходит.
Произнеся эти слова, человек уходит, влача за собой бутыль с кислородом. Человек, решивший не погибнуть в этой войне.
Я обхожу еще десять или двенадцать фургонов. Бывшие адвокаты, бывшие полицейские, бывшие плотники, бывшие мужья, бывшие жены, пугающее количество людей, все еще влюбленных в умерших людей, практикующие наркоманы, алкоголики, бывшие теннисные чемпионы, двойники Элвиса Пресли и один страховой агент, способный убедить демократа, что Кеннеди покончил жизнь самоубийством.
Ни следа Крумпера.
Дни уходят в пустыню, и одному богу ведомо, сколько их было.
— Пятнадцать, — сообщает любезный венгерский эмигрант, который сдал мне койку в своей повозке и у которого одна рука сделана из графита, но он мог бы играть на рояле, если бы когда-нибудь учился этому или, по крайней мере, если бы поблизости нашелся рояль. — Вы здесь находитесь пятнадцать дней. Пятнадцать с тех пор, как выехали из гостиницы. Я веду точный счет, я не собираюсь пользоваться вашей безграничной способностью все забывать и не возьму с вас больше, чем полагается. Хотя сделать это было бы легче легкого: вы ведь все время оставляете зажженные сигареты и открытые бутылки и все время спрашиваете меня об одном и том же, и каждую ночь мне приходится приводить вас обратно, потому что вы бредете потерянный среди фургонов, словно привидение.
— Вы даже не представляете, как я вам благодарен.
— Благодарить не за что. На самом деле, очень интересно наблюдать за вами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71