Деметрий завел странных друзей. В них не было ничего особенного, наоборот, они были простыми людьми, но именно это и делало их странными. Прежде ему никогда не встречались люди, которые были бедны и вполне счастливы этим. Они смотрели на свою бедность как на некую привилегию и относились с жалостью к тем, кто ее лишен. Это было трудно понять.
Их главой был человек по имени Филипп. С Филиппом Деметрий чувствовал себя в своей тарелке. Так как Филипп был чудотворцем.
Однако, как Деметрий отметил с гордостью за своего хозяина, Филипп не мог летать, или создавать вещи из воздуха, или держать огонь у себя в ладонях. А если все-таки мог, то никогда не пользовался такой способностью. Он занимался более практическими делами — исцелял людей. Деметрий сам был свидетелем этого: человек, который был прикован болезнью к постели, встал на ноги и пошел после одного прикосновения Филиппа. Симон, конечно, тоже мог исцелять людей, но делал это с помощью заклинаний, а не прикосновением. Симон вообще избегал физического контакта с людьми, за исключением мальчиков. Он заявлял, что ему это вредно. Говорили, что Филипп мог исцелять прокаженных. Симон при встрече с прокаженным поспешно разворачивался и шел в противоположную сторону. Деметрий считал это вполне разумным, хотя иногда думал, что быть прокаженным, наверное, несладко.
Филипп не был похож на чудотворца. Он выглядел как обычный человек и не брал денег за свою работу. Говорили, что он мог изгонять демонов. Симон не изгонял демонов. Он знал, как их вызывать, что было, по сути, одно и то же.
Филипп не носил одеяния мага, но пользовался заклинаниями. Деметрий слышал, как он шептал обращения к своему богу. Деметрий спросил, из профессионального любопытства, о заклинаниях и удивился, когда ему сказали, что это вовсе не заклинания. Он принял это на веру, но заметил, что имя, к которому обращались, хотя и было ему незнакомо, должно принадлежать очень могущественному богу. Его попросили держать язык за зубами; это считалось богохульством. Он удивился и замолчал.
Размышляя обо всем этом, он пришел к выводу, что из сказанного ими не понял ничего. Тем не менее они ему нравились: они были доброжелательны и не относились к нему как к рабу. Но они не могли и относиться к нему как к своему. Он подумал, не сделать ли ему обрезание, чтобы вступить в их секту, но после злоключений со священнослужителями Кибелы он трепетно относился к своему детородному органу.
Они верили, что грядет конец света, но формулировали это по-другому. В этом, по крайней мере, был смысл. Добрая половина евреев с надеждой ожидала конца света. Даже Симон начал говорить об этом.
Деметрий задумался. Симон последнее время вел себя очень странно.
Огонь и воздух, свет и огонь. Его лаборатория была храмом, а печь — алтарем, с которого Илия призывал огонь на священнослужителей Ваала, пылающая ветвь Моисея.
Он стоял перед алтарем, Моисей в белом облачении, и призывал огонь.
Он уже не знал, кто он такой. Он отказался от борьбы за собственную личность, сдавшись под натиском непреодолимого Бога. Пусть Бог сойдет к нему, пусть Он даст знак Его выбора, пусть Он овладеет им.
Он призывал очищающий огонь.
Он вышел за пределы собственного тела. Внутренний огонь превратил его в тонкую пористую оболочку, сквозь поры которой его дух источался подобно свету, и, как свет, выходя из крошечного источника, он постепенно заполнял собой все пространство, пока весь мир не заполнился им. В нем было все. Все радости, все горести, все мысли в мельчайших деталях, все моря и горы, все, что могло быть на свете и чего быть не могло. Он был близок к небесам. Вращение всех семи сфер подчинялось ему. Луна была кольцом на его пальце.
Он отдыхал. Его работа была завершена. Он не знал, как долго он отдыхал, — время было частью его. Позволив сознанию перейти в сферу времени, которое он в себе содержал, он осознал мысль. Мысль заключалась в том, что он смертен.
Это причинило ему страдание. Над ним было Другое. Он стремился к Другому.
Другое снизошло к нему.
Эли, взломав тяжелую дверь через несколько секунд после взрыва, подумал, что оказался в преисподней. Потом свежий ветер, ворвавшийся в открытую дверь, рассеял дым и задул огонь на пылающих занавесях, и Эли увидел.
Он подбежал к Симону и стащил с него обугленную и тлеющую одежду. Лицо и руки мага почернели. Из разбросанных на полу перевернутых сосудов все еще струился пар, но, к счастью, Симон вроде не ошпарился. Эли приложил ухо к его груди, чтобы проверить, бьется ли сердце.
Он позвал Деметрия, который прибежал, весь дрожа. Вдвоем они отнесли Симона в спальню и положили его на постель. На груди были темные пятна от ожогов.
Симон повернул голову. Он говорил с большим трудом.
— Я… — сказал он.
В земле была огромная расщелина. Стены были скалами, черными и мокрыми от чего-то липкого. Неба не было. На стенах отражался слабый свет. Свет исходил от огня в дальнем конце ущелья. Казалось, там горела сама земля. Огонь заполнял собой все пространство между поверхностью земли, стенами расщелины и тем местом, где следовало быть небу.
Симон участвовал в процессии. Другие участники были темными тенями. Они толкались, и иногда казалось, что они сливаются друг с другом. У теней не было лиц. Они двигались в тишине. Кто-то погонял их сзади. Оттуда доносился шум, похожий на писк сотен крыс. Он исходил от невидимых погонщиков. Процессию гнали в сторону огня.
Его грудь напряглась в крике, но крик был беззвучен. Симон попытался повернуть и выйти из процессии, но это было так же трудно, как побороть песчаное море. Медленно, очень медленно, налегая всем телом на массу песка, он начал поворачивать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100