Лежа на полу, дети смотрели мультики. Рты разинуты, глаза – по пятаку. Качество тут было совершенно ни при чем. Они с одинаковой увлеченностью смотрели любые телепередачи.
– Халло, киндер, – поздоровалась Урсула. Ноль реакции.
– Халло… киндер! – повторила она и, взяв в руки их куртки, ткнула каждого носком туфли.
– Нны-ы-ы, – ответили они.
Дети продолжали смотреть телевизор, пока Урсула отрывала их от пола и вставляла в куртки.
– Ваш отец сегодня получил новую работу.
Джонатан на секунду перевел на меня взгляд и снова уткнулся в телевизор.
– Тебе пришлось за нее сражаться?
– Нет, не пришлось. Они сказали – если я хочу, то могу взять ее себе.
Одев Джонатана и Питера, Урсула потащила их к выходу. Они не отрывались от экрана, пока их не выволокли за дверь. Тут они хором издали душераздирающий вопль:
– Ну, ма-а-а-а-м!
– Досмотрите в другой раз, когда опять приедете к бабушке, – пообещала Урсула. Ее слова лишь подлили масла в огонь: дети поняли, с какой беспечностью она относится к страшной трагедии в их жизни. Питер, не в силах выдержать страдания, повалился на землю.
– Что тут происходит? – В дверях показалась моя мать.
– Ничего страшного, Мэри, дети просто устали.
– Я не устал, – выл Питер.
– Я тоже не устал, – вторил ему Джонатан.
– Зато я устал. – Подхватив Питера, я понес его к машине, крепко зажав под мышкой.
За мной следовала Урсула с Джонатаном. Мы пристегнули орущих детей ремнями безопасности. Урсуле выпала более легкая задача – Джонатан в основном действовал вербально: стыдил мать, протестуя против жестокой несправедливости. Питер же весь извивался, складывался пополам и пытался выпрыгнуть из машины, используя мои плечи в качестве трамплина. Услышав долгожданный щелчок замка на ремне безопасности, я стремительно обежал машину и плюхнулся на пассажирское сиденье рядом с водителем – Урсула уже давила на газ.
Моя мать помахала нам вслед и крикнула:
– Приедете домой – позвоните, чтобы я знала, что вы не попали в аварию!
– Когда тебе выходить на новую работу? – поинтересовалась Урсула.
Я лежал на кровати, осторожно ощупывая шишак. Казалось, он стал еще внушительнее. Оставалось надеяться, что гематома – явление того же порядка, что и дырка в зубе. Когда трогаешь ее языком, впечатление, что дыра больше самого рта, но в зеркале ее почти не видно. Урсула расхаживала нагишом, собирая грязную одежду в корзину для белья. Она подхватила со стула пару моих трусов и понюхала, чтобы проверить, свежие они или нет. Я люблю наблюдать за ней в такие моменты.
Ой, сейчас вы подумаете, что я извращенец. Ладно, будем считать, что я пошутил.
– В принципе, я ее и так уже выполняю. Практически уже вышел, а что?
– Мне нужен отпуск.
– Чего вдруг?
Урсула перестала собирать белье и молча уставилась на меня.
– Хорошо, – сказал я, – отпуск так отпуск.
– Мы могли бы провести несколько недель в Германии, покататься на лыжах.
– Да! Обожаю рассекать на лыжах… – Я выставил ладонь и стал плавно водить ей из стороны в сторону: – Ш-ш-ш-ш! Ш-ш-ш-ш! (Урсула скорчилась над корзиной для белья.) Ты, никак, смеешься?
– Нет, – пискнула она.
Дом.
Агент, поигрывая ключами, быстро ведет нас по дорожке к чистенькому домику на две семьи на самой окраине города. На пороге соседнего дома стоит женщина и потягивает чай из кружки, озирая сад. На вид ей лет сто восемьдесят семь.
– Доброе утро! – здороваюсь я с улыбкой.
– Дом приехали смотреть?
– Приехали. – Агент нервно теребит ключи.
– Очень милый домик. Дорис за ним хорошо следила, так гордилась своим жилищем. Ужасно досадно, право! Место замечательное, но стоит людям уловить запах мочевины с фермы вон за теми деревьями, как они и слышать ничего не хотят. Глупо. Мне-то, конечно, трудно судить, я потеряла обоняние еще во время немецких бомбежек, но местные вам скажут, что проживешь здесь несколько недель – и перестаешь что-либо замечать. Нам даже смешно становится. К соседям, бывало, приедут гости и говорят: «Боже, что за жуткая вонища?» – а мы им: «Какая вонища?» Мы-то уже привыкли. Иногда ветер подует в другую сторону, так запах совсем не чувствуется. Все начинают принюхиваться, словно чего-то не хватает, потом догадываются. Некоторые соседи уезжают на лето, в самое жаркое время, но это не столько из-за запаха, сколько из-за мух.
– Дверь отпирать? – спрашивает агент.
– Нет, спасибо за хлопоты.
Я решил совершить рейд по шкафу с документами, оставшимися от TCP. В глубине души я понимал: шкаф не стоит трогать примерно год. Логика простая как лом: если протяну целый год, не заглядывая внутрь, значит, без документов TCP и дальше можно обойтись. Затем сорокаминутная уборка и полдюжины мешков для мусора бесповоротно довершат дело. Я знал, что TCP так бы и поступил, но все же не повелся на малодушные советы внутреннего голоса. Не мой это стиль.
Мне всегда кажется, что другие знают много такого, чего я не знаю. Я вечно оказываюсь единственным, кто не смотрел фильм или не читал книгу, о которой говорят все вокруг. Кто угодно, но только не я, знает наизусть таблицу Менделеева, фамилию премьер-министра Италии и год изобретения двигателя внутреннего сгорания. Мое неведение постоянно меня тревожит. Открываешь газету, а в ней – новый раунд переговоров о европейской аграрной политике вкупе с небрежными ссылками на соглашения, достигнутые на прежних встречах, и скупыми ремарками в адрес основных участников. Ясный пень – все это давно обсуждают, всем все известно, я же – ни бум-бум. Чеснок? Какой чеснок? Квоты? Какие квоты? Так что если выбросить содержимое шкафа TCP в мусорный бак, завтра же на каком-нибудь совещании я десять раз об этом пожалею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95