Как по лицу ударил. А за что! Ты посмотри на них. — Я смотрю, как ползала смотрят на нас: мы поднимаемся. — Каждый почел бы за счастье рассчитаться за твой стол. Все давно уже уплачено. И не говори даже! Я что, в своем доме деньги буду брать с тебя, ненормальный, что ли, я! Пойдемте, Наташа, — говорит Торнике. Зураб уже отодвигает стул и подает ей сумку, появляясь.
Я поднимаюсь и чувствую, что стою на ногах некрепко, и в голове у меня относительно. Горящие глаза провожают ее, готовые растерзать меня, многие приподнимаются, и, если б не Торнике, я думаю, мы бы живые отсюда не выбрались. По крайней мере, я. С ней бы другое сделали.
Я задерживаюсь чуть дольше у стола. Зураб помогает мне развернуться.
— Кто, Зураб? — спрашиваю я.
— Даже не упоминай, дорогой, мне страшно становится, ты хочешь, чтобы я работу потерял! Торнике Мамедович сказал, что все заплачено, значит, все заплачено и больше ни слова.
Я достаю десятку и засовываю ему в нагрудный карман, говорю спасибо.
— Даже не думай, Саша, обижаешь совсем. Все уже сделано, ни копейки не надо.
— Зураб…
— Никаких Зурабов, — и он возвращает мне быстро и осторожно бумажку обратно.
— Ну, спасибо большое, очень, я благодарен. И тут я раскрываю объятия, и мы обнимаемся, по-кавказски, и я целую его щеку. Он мне нравится. А жизнь так проста: в ней все надо делить на нравится и не нравится… (Подумайте…)
Он поворачивает меня и ведет к выходу, показывая.
Бумажку я все-таки успеваю бросить на стол, возле плитки начатого шоколада.
В кабинете Торнике уже стоят три корзины из прутьев, нагруженные бутылками вина.
Три официанта начинают носить это из комнаты.
— Что это, Торнике?
— Как что, вино для Наташьи, шампанское для тебя.
— Ты с ума сошел, куда я это все дену?
— Но не себе же я это буду оставлять! К тому же жажда меня сейчас не мучает, это в юные годы было. Теперь старые годы и Нана…
Он осторожно оглянулся, она лишь улыбается. У меня уже нет сил сопротивляться.
— Зураб, быстрей, тебя ждем только, — говорит он, и я не понимаю о чем. Мы начинаем выходить к машине, вот и серебристый «мерседес» Торнике, с которого началось наше знакомство. Нана садится за руль, она хорошо ездит, не так, как Торнике. Официант захлопывает багажник и отдает ключи Нане.
— Я поведу, — говорит Торнике.
— Успокойся, — говорит Нана, — у тебя двое детей.
— Вот так всегда, Наташья, на этом она меня ловит. А что с ними будет, рожать их снова не надо.
— Я не хочу, чтобы они сиротами остались, — улыбается Нана.
— Я хорошо езжу! — подтягивается гордо он.
— Очень, все время едешь на встречные ряды движения. И не понимаешь, для чего разделительная полоса существует. Считая, что встречные полосы — это и есть разделительная.
— Это бывает, — соглашается он.
У меня уже нет сил смеяться. Я, кажется, пьяный и держусь за бок машины, «мерседес» называется.
— Ты где хочешь сесть, Сашья? Дорогому гостю — почетное место.
Я пропускаю Наташу, мы садимся сзади. И в этот момент в дверях появляется запыхавшийся Зураб, неся в руке большой пакет белой вощеной бумаги.
Он подбегает и подает его Торнике в открытое окно.
— Это для тебя, дорогой, но подержу я у себя, чтоб вам не мешало.
— О, Торнике, зачем?! — все-таки восклицаю я.
— Ты сказал, что «жалеешь, что этого не будет завтра», я не хочу, чтобы ты жалел о своем завтра! Я хочу, чтобы у тебя было счастливое завтра.
Мы смеемся в полный голос.
— Я же шутил.
— Мне понравилась твоя шутка!
Зураб хитро улыбается, я высовываюсь в окно, и мы целуемся снова. Я, кажется, пьян.
Машина плавно трогается, Нана разворачивается. В четыре часа ночи мы едем домой, возвращаясь в Москву. Все еще остаются гулять. До самого утра.
— Зураб, на тебя мое детище оставляю, чтоб все было в порядке.
— Будет, хозяин, — говорит Зураб и скрывается.
Я не помню, как мы доехали домой, я спал на ее плече, сладко.
Проснулся я только утром, ничего не понимая, не помня.
Она не спит и смотрит на меня. У окна стоят какие-то корзины.
— Что это? Как они здесь очутились?
— Торнике занес сначала тебя, а потом их.
— О-ох… — жалкий мужичонка.
Мне стыдно и немножко весело. Я хочу повернуться к ней, но это не такая легкая задача. Голова почти не болит, но в ней еще не ясно.
— Ты не опьянела совсем?
— Я тебе говорила, меня папа приучал, я никогда не пьянею.
— Хороший у тебя папа, у меня не такой!..
— Но мне очень понравилось в том ресторане, большое спасибо, и особенно — ты в нем.
Я опускаю руку под простынь, она голая.
— Кто же раздел меня, не Торнике, я надеюсь?
— Нет. — Она улыбается.
Я с ужасом думаю, все ли у меня чистое, и успокаиваюсь, вроде да. Я хочу ее поцеловать.
И тут я вспоминаю про зубы, надо идти их чистить, это пунктик у меня.
— А как ты выйдешь? — спрашиваю я.
— Я уже выходила. — Она смотрит на меня. — Соседей нет дома, они на работу ушли. — Я наклоняюсь, от нее пахнет моей пастой и ее обалденным запахом, у меня сразу плывет в голове, как от всех тех бутылок вина, вместе взятых. Мягко и прекрасно.
— Сколько же сейчас времени?
— Половина двенадцатого…
Мы любим друг друга целый день. До вечернего вечера. Футуристы — вперед!
Когда мы выходим, на улице уже темно, и фонари вглядываются в ночь. А ночь, как женщина. В ней все равно ничего не увидишь.
Я ловлю ей такси и сую ему какие-то деньги, но она мне не дает заплатить. Мы опять ни о чем не договариваемся. Да, вспоминаю я, у нее же диплом, госэкзамены, когда она будет готовиться? А я? Скоро сессия, и опять навалится: английский, военная кафедра, зарубежная литература. Будь ты все проклято!
— Саша? — Да.
— Тебе не хочется, чтобы я уезжала?
— Хочется…
Она вскидывает удивленно глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122