фараона, Ахава, Навуходоносора. Если бы всякий раз, когда меня умерщвляли как филистимлянина, я получал шекель… ладно, я вам так скажу: я бы по сию пору на верблюде к игольному ушку и близко не подъехал. Теперь-то я понимаю: Джошуа просто тренировался на того, кем станет.
— Отпусти народ мой, — сказал Джошуа в роли Моисея.
— Валите.
— Нельзя просто говорить «валите».
— Нельзя?
— Нет. Господь ожесточил твое сердце, и ты нас не отпустил.
— А зачем это он так сделал?
— Не знаю. Ожесточил, и все. Ладно: отпусти народ мой.
— Фигу. — Я сложил руки на груди и отвернулся, как человек с ожесточенным сердцем.
— Узри тогда, как превращаю я жезл свой в змея. Ну? Отпусти народ мой!
— Валите.
— Нельзя просто говорить «валите»!
— Почему? У тебя же клево трюк с палкой получился.
— Но там все было не так.
— Ладно. Фигу тебе, Моисей. Народ останется тут. Джошуа помахал палкой у меня перед носом. — Узри, я поражу всю область твою жабами. Они войдут в дом твой, и в спальню твою, и везде поналезут.
— И что?
— И то, что это противно. Отпусти народ мой, фараон.
— Жабы — они прикольные.
— Дохлыми жабами, — пригрозил Моисей. — Я поражу тебя целыми грудами смердящих, вонючих дохлых жаб.
— Ой, в таком случае забирай-ка ты лучше свой народ и валите отсюда. Мне тут все равно пора сфинксов строить и еще кой-чего.
— Черт возьми, Шмяк, там все не так было! Я тебе и другие казни припас.
— Теперь я хочу быть Моисеем.
— Фигушки.
— Это почему?
— Потому что жезл — у меня. — А-а.
Так оно все и шло. Кажется, я не всегда легко велся на то, чтоб играть всяких мерзавцев, но Джошуа изображать героев точно понравилось. Иногда на самые гнусные роли мы вербовали младших братишек. Иуда и Иаков, младшие братья Джоша, изображали у нас целые народы, вроде содомлян у дверей Лотовых.
— Выведи к нам тех двоих ангелов, и мы познаем их.
— Не выведу, — отвечал я в роли Лота (я изображал хорошего парня только потому, что Джошуа хотелось играть двух ангелов), — но вот у меня две дочери, которые вообще никого не знают. Можете с ними познакомиться.
— Давай, — сказал Иуда.
Я распахнул дверь и вывел наружу своих воображаемых дочерей, чтобы они познали содомлян.
— Приятно познакомиться.
— Какая милая встреча.
— Очень приятно.
— ТАМ ВСЕ БЫЛО НЕ ТАК! — заорал Джошуа. — Вы должны ломать дверь, а затем я поражу вас слепотою.
— А потом истребишь наш город? — спросил Иаков.
— Да.
— Тогда мы лучше дочерей Лота познаем.
— Отпусти народ мой, — сказал Иуда. Ему только сравнялось четыре, и он часто путал сюжеты. Особенно любил он играть в Исход: там, когда я вел свое воинство через Красное море в погоню за Моисеем, им с Иаковом нужно было обливать меня водой из кувшинов.
— Все, хватит, — сказал Джошуа. — Иуда, ты — жена Лотова. Иди встань вон туда.
Иуде иногда приходилось изображать жену Лота — вне зависимости от того, во что мы играли.
— Я не хочу быть женой Лотовой.
— Стой и молчи. Соляные столпы не разговаривают.
— Да не хочу я быть девчонкой.
Братьям всегда доставались женские роли. Сестер, которых можно мучить, у меня не было, а Елисаве-та, единственная в то время сестренка Джошуа, еще пешком под стол ходила. Это было до того, как мы познакомились с Магдалиной. Магдалина изменила для нас всё.
Наслушавшись родительских разговоров о безумии Джошевой матери, я часто наблюдал за нею, стараясь уловить какие-нибудь видимые признаки, но она, судя по всему, хлопотала по хозяйству, как прочие матери: опекала малышей, возилась в саду, носила воду и готовила еду. На четвереньках не скакала и пеной не плевалась, как я рассчитывал. Она была моложе многих других матерей — и гораздо моложе своего мужа Иосифа. По меркам нашего времени, тот был вообще старик. Джошуа утверждал, что Иосиф — не настоящий отец ему, но кто настоящий, не говорил. Когда об этом заходила речь, а Мария оказывалась поблизости, она подзывала Джоша и прикладывала палец к губам, чтобы много не болтал:
— Еще не время, Джошуа. Шмяк не поймет.
От одного звука моего имени из ее уст сердце у меня подскакивало. С ранних лет я полюбил мать Джошуа малышовой любовью и потому лелеял фантазии о женитьбе, семье и нашем с ней совместном будущем.
— У тебя же отец старый, а, Джош?
— Да не очень.
— А когда он умрет, твоя мама замуж за его брата выйдет?
— У моего отца нет братьев. А что?
— Да нет, ничего. А каково б тебе было, если бы твой отец был ниже тебя?
— Он выше.
— Но когда он умрет, твоя мама может выйти замуж за дядьку ниже тебя ростом, и он будет твоим отцом. Тебе придется его слушаться.
— Мой отец никогда не умрет. Он вечный.
— Это ты так думаешь. А я думаю, что когда стану взрослым, а твой отец умрет, я возьму твою маму в жены.
Джошуа скорчил такую рожу, будто укусил незрелую фигу:
— Еще чего, Шмяк.
— Ну и что с того, что она чокнутая? Мне нравится ее синяя накидка. И еще как она улыбается. Я буду хорошим папой — я тебя камни тесать научу, а колотить стану, только если будешь наглеть.
— Я лучше с прокаженными пойду играть, чем такое слушать. — И Джошуа зашагал прочь.
— Погоди. Почитай отца своего, Джошуа бар Шмяк. — Мой отец вот так же называл меня полным именем, когда хотел, чтобы до меня что-нибудь дошло. — Разве не по слову Моисееву ты должен меня почитать?
Маленький Джошуа на ходу развернулся ко мне:
— Мое имя — не Джошуа бар Шмяк, да и не Джошуа бар Иосиф, вообще-то. Меня зовут Джошуа бар Иегова!
Я огляделся: никто нас не слышал? Мне вовсе не улыбалось, если моего единственного сына (а Иуду с Иаковом я планировал продать в рабство) забьют камнями за поминание имени Господа всуе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22