Открыв Энн свою любовь, он изменил весь мир. Он стал другим человеком, и Энн стала другая, и местность, в которой они обитали, была не прежняя. Однако же среди этого нового пейзажа они, сами тому удивляясь, продолжали узнавать друг друга и за это держались, когда возникала опасность споткнуться.
У Феликса радость, в общем, перевешивала страх. Влюбляясь, молодеешь, и Феликс поддался этому омолаживающему процессу, как приятному курсу лечения. Успокаивала его и отсрочка, во время которой внешние факторы работали на него. Он бросил в воду камень и теперь смотрел, как расходятся круги. Минутами он сам дивился своей дерзости. Однако ему казалось, что его поспешность, хотя и граничила с насилием, сама по себе заслуживает награды. Он как бы внушал Энн свою волю на расстоянии, и могущественная любовь делала его в собственных глазах великаном, вселяла уверенность в удаче.
Что касается того, насколько быстро все пойдет дальше, то Феликс был как в лесу. Он сказал Энн — теперь это казалось ложью, и притом глупейшей, — что ни на что не рассчитывает. Сказал, что не хочет её торопить, и дал понять, что готов, если потребуется, ждать годами. Иногда он и вправду пытался запастись терпением, приготовиться к долгой осаде. Но силы его непрерывно подтачивал соблазн немедленного штурма, и не раз он ловил себя на мысли, что все можно уладить в какие-нибудь несколько месяцев или даже недель. Он старался поменьше думать о том, что думает Энн. Пока что они, не сговариваясь, избегали касаться жгучей темы, да и вообще редко оставались вдвоем. Но Феликс невольно наблюдал за ней в ожидании любовных сигналов и порой, встречая её взгляд, чувствовал, что не мог ошибиться в его значении. Он угадывал, он почти видел, как в ней работают силы, благоприятствующие ему. Он ждал и, поскольку все расписание его сдвинулось, ничего не мог предпринять, ничего спланировать. Он не писал Мари-Лоре и через некоторое время решил, что его молчание заменит письмо и само по себе явится нужным ответом.
Через два-три дня после того, как блестящая идея Милдред была воплощена в жизнь, она стала казаться уже не столь вдохновенной, и Феликс наперекор своим надеждам ощутил легкую нервную меланхолию. Погода изменилась, похолодало. Сад мок под дождем, в окна заглядывал невеселый желтоватый свет. В доме уже днем зажигали лампы, в библиотеке топился камин, а Миранда зябла и требовала пледов. Энн каждый день гоняла «воксхолл» взад-вперед по лужам, сквозь проливные дожди. Она сидела с Мирандой в библиотеке, иногда в обществе Феликса, иногда без него. Она казалась как никогда поглощенной своей дочерью, и у Феликса, даже когда он потом оставался вдвоем с Энн, было беспокойное ощущение, что этот таинственный бесенок за ним надзирает. Энн хандрила и нервничала; однако он усматривал достаточное поощрение в её немых взглядах, в пожатиях руки и в том, что она в своей беспомощности все чаще обращалась к нему по всяким практическим вопросам.
Милдред тоже не на шутку захандрила. Предложив оставить Миранду у себя, она сочла свою миссию выполненной, а все заботы о девочке, заведомо ей несимпатичной, возложила на Феликса. Казалось, она вдруг перестала надеяться и согласилась постареть. Она и впрямь постарела, выглядела более слабой, менее жадной до жизни. Вести о Хью, притом какие-то скучные, доходили только через Энн; все его время без остатка было занято делами в Лондоне, и, хоть он был явно огорчен происшествием с внучкой, выразилось это лишь в том, что он заказал для неё у Хэчерда полный комплект романов Джейн Остин — современное издание в кожаных переплетах. У Милдред словно бы не осталось энергии даже на то, чтобы интересоваться успехами Феликса, и разговаривали они теперь мало. Она с увлечением послала его в бой, но следить за дальнейшими перипетиями отказалась. У неё словно пропал всякий интерес к тому, что с ним будет, и она, после стольких поощрений и напутствий, предоставила ему выкарабкиваться своими силами. Она устранилась, и ему недоставало её.
И Хамфри хандрил. Феликсу всегда, ещё с тех пор, как его сестра вышла замуж, было трудно поверить в Хамфри. Зять казался ему загадочным человеком, в чем-то ничтожным, в чем-то слишком уж замечательным. Какая-то черта в Хамфри восхищала его, не поддаваясь определению, — возможно, храбрость или роднящее его с художником презрение к условностям. Особенно он поразил Феликса в пору своей катастрофы, которую пережил так иронически-спокойно, точно поистине был выше превратностей судьбы. Но в то же время Феликс считал его ничтожеством. Объяснялось это отчасти тем, что он не мог поверить в однополую любовь. Сколько раз Милдред, защищая мужа, к которому была до странности глубоко привязана, внушала ему, насколько это серьезно, и в то, что Хамфри способен страдать, Феликс верил, даже видел это. Но он не мог усмотреть в эксцентрических дружбах Хамфри никакой связи с человеческим сердцем, и внутри его образа Феликсу чудилась холодная пустота.
Что Хамфри страдает — это было сейчас очевидно, и Феликс на слово верил Милдред, что причиной тому Пенн, хотя воображение его в тех редких случаях, когда у него выдавалось время заняться невзгодами Хамфри, отказывалось как-либо реагировать на эту нелепую идею. Пока Миранда жила в Сетон-Блейзе, Хамфри несколько раз наведался в Грэйхеллок и всякий раз возвращался как в воду опущенный. Он и Милдред словно заключили некий тайный союз, в котором Феликсу не было места. Они часто, почти как влюбленные, держались за руки и вели беседы, которые с приходом Феликса разом обрывались. О чем они совещаются, какие темы обсуждают — об этом он не имел представления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102