не было в то время покоя в постели тому, кто не умел плавать.
Широкие реки текли мимо дверей, и хотя они и вымывали всю картошку с наших огородов подчистую, правда и то, что вместо нее часто можно было найти на улице рыбу. Люди, благополучно ложившиеся в постель на твердой суше, с приходом утра обнаруживали, что кругом вода. По ночам часто видели, как мимо проплывают лодки с островов Бласкет, и неудачной считалась у народа в лодках та ночь, когда в сети их не попадалась свинья или поросенок из Корка Дорха.
Говорили, что О’Санаса приплывал ночью с запада, из Клох, чтобы взглянуть на родные места; но кто знает — не навещал ли нас попросту обычный тюлень? Надо сказать, что органы чувств подводили людей в то время, поскольку они страдали от голода и лишений, и вот уже три месяца, как им ни разу не доводилось просохнуть. Многие из них охотно обратили свои лица к вечности, а те, что остались в Корка Дорха, жили там с малой для себя пользой и со многими трудностями. Сам я однажды задал Седому Старику вопрос и получил от него совет.
— Как ты думаешь, о славный старец, — сказал я, — суждено ли нам когда-нибудь просохнуть?
— Наверняка не знаю, голубок, — отвечал он, — но если такая сырость продлится еще, я так думаю, что пальцы рук и ног у ирландских бедняков срастутся и впредь между ними будут перепонки, как у уток, так что они смогут плавать по воде. Для людей в человеческом облике это не жизнь, сынок.
— А уверен ли ты, — спросил я, — что ирландцы — люди?
— Этим словом их называют, милок, — отвечал он, — но проверить это никогда еще не удавалось. Мы не лошади и не куры, не тюлени и не призраки, и по этой причине полагают, что мы люди; но это всего лишь одна из точек зрения.
— Как ты полагаешь, почтенный старец, — спросил я, — наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?
— Будет все то, что ты назвал, — сказал он, — и еще ливень днем.
— Если так, — сказал я, — то думаю я, что хорошо живется О’Санаса на западе, в Клох. Он никакого горя не знает, покуда есть рыба в море ему на обед и яма, где он может поспать в Клох во время бури.
— Будь уверен, у тюленей есть свои заботы, — сказал Старик. — Народ этот мрачен и хмур.
— А бывало ли, — спросил я, — чтобы когда-нибудь раньше на нас обрушивались потоки дождя столь же мощные, как теперь?
Старик обнажил коричневые зубы в усмешке, — знак того, что не бог весть сколько ума было в этом моем вопросе.
— Уж конечно, бывало, несмышленыш, — сказал он. — Вся эта вода — мимолетный летний дождичек для того, кто знавал жизнь в былые годы. Во времена моего деда были люди, которые не видели ни сухой земли, ни безопасного места для сна с рождения до самой смерти и которые не пробовали ничего, кроме рыбы и дождевой воды. Рыба в те времена росла у нас на огороде. Те, кто не умел хорошо плавать, отправлялись в вечность.
— Прямиком? — спросил я.
Однако в эту минуту я услышал, как мой старый мудрый дед хвалит ведро, говоря, что погода великолепная и что в ней нет никакого коварства в сравнении с той пыткой небесной, которую знавали люди во времена его молодости. Многие думали тогда, что вновь пришли времена потопа.
— А пережил ли кто-нибудь великий дождь тех времен? — спросил я.
— Только некоторые. А вот за многие и многие годы до этого погода была настолько суровая, что говорили, будто потонули все в этом краю, кроме человека по имени Маэлдун О’Понаса. У этого человека хватило сообразительности и дальновидности сколотить первую в этих местах лодку, и он извлек великую пользу из этого дела. Он уплыл живым и невредимым во время самого высокого прилива и забрал с собой всяческое добро, оставленное людьми, которые распрощались с этой жизнью, — отборную картошку, вымытую из земли наводнением, мелкую домашнюю утварь, кое-какое спиртное и ценные золотые монеты, которые веками держали в тайниках. К тому времени, когда он бежал из Корка Дорха, могу тебя заверить, он был богат и доволен не на шутку.
— А куда же он поплыл на лодке, дражайший? — сказал я, испытывая большой интерес к разговору. Мой собеседник устремил свой палец в сторону холмов Бьянна Бана, что были далеко от нас на северо-востоке.
— Среднюю вершину называют Пиком Голода, — сказал он, — по той причине, что именно этой вершины удалось достичь О’Понаса. В обличье морского острова открылась она в то время глазам плывущего в лодке, и говорят, что он единственный, кому когда-либо удалось ступить на эту землю, поскольку гора эта слишком крута, и дорога вверх слишком трудна для того, кто доверится ногам.
— А спустился ли он когда-нибудь вниз?
— Воистину нет. Если по дороге затруднительно идти вверх, то по ней затруднительно идти и вниз, и если бы нашелся кто-нибудь, кто прошел бы шаг за шагом весь путь от вершины пика до самого подножия, похоже, такой человек искал бы своей погибели и скорее достиг бы вечности, чем земли внизу. О’Понаса причалил на лодке к вершине пика, и там он и пребывает с тех самых пор вместе с лодкой, — если можно теперь различить там остатки его костей.
— В таком случае похоже, благословеннейший, — сказал я, и тут великие и полезные мысли пришли мне в голову, — что ценные и неплохие вещи пребывают на Пике Голода до сегодняшнего дня — золотые монеты и все остальное, что О’Понаса прихватил в день грабежа?
— Они там, — сказал он, — если только истинны и заслуживают доверия все те сокровища сказаний и соседских преданий наших прадедов и пращуров, что бытуют у нас в Корка Дорха.
— Сладкозвучна история, которую ты рассказал мне, о великодушный старец, — сказал я, — и моя тебе самая благодарная благодарность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30