Мне вдруг становится его жалко.– Что, – оживленно начинаю я, – по пятницам не работаете?– Сейчас нет, – не вдаваясь в подробности, отвечает он.– Это, наверное, удобно – три выходных кряду?– Да.– Больше времени на детей.– Ага.– Хорошие у вас мальчишки.– Хорошие, мамзель, хорошие.Какое-то время мы едем молча, пока не доезжаем до “Швейцарского домика”. Сам деревянный домик, словно картинка с рекламы Альпийского горнолыжного курорта, всегда казался мне нелепым, неуместным на загруженном шоссе. Но как только он показался впереди, Тим вдруг хватает меня за колено и во все горло вопит:– Йодел-и-хи-хо!От неожиданности я подпрыгиваю:– О господи!Тим, одной рукой держась за руль, другой ободряюще машет перед моим носом:– Ну же! Давайте!Я непонимающе улыбаюсь. Чего он от меня хочет?Тим глубоко вздыхает.– Йодел-и-хи-хо, – орет он снова. А потом вежливо шепчет: – А теперь вы должны ответить мне: “Йодел-и-хи-хи”. – И выжидательно вздергивает брови.– А, ха-ха, да, – запинаюсь я. – Швейцарский домик. Поняла. Это вы йодлем поете. Ага. Ха-ха.– Йодел-и-ХИ-ХО! – заливается Тим с тупым и довольным выражением лица. – Ну, присоединяйтесь же! Господи, да чего вы не поете?– Не хочу.– Йодели-хи, йодели-хи, – в ярости орет он все громче и громче. – Йодели-хи-хи, йодели-хи-хо, йодел-едл-йодл-едл-йодел-и.Черт возьми. Я не знаю, что делать, поэтому просто смотрю в окно.Тим замолкает и не произносит ни звука, пока мы не доезжаем до Финчли-роуд.– Слушайте, – вдруг заговаривает он, – я буду с вами откровенен.– Хорошо, – соглашаюсь я. – Откровенен в чем?– В том, что у меня есть потребности. У меня есть потребности.– А... – Я в полном замешательстве. – Какие потребности?– Вполне реальные потребности. А вы меня впечатляете. Вы – необычная женщина.– А, – повторяю я. Жаль, я сейчас не помню, что написано в инструкции по самозащите о том, как выпрыгивать из машины на ходу.– Ну, вы иностранка, понимаете, и все такое, – продолжает он.– Это верно. Только, мне кажется, вы преувеличиваете мою экзотичность, Тим. Я ведь наполовину англичанка.– Но выросли не здесь, так ведь? Это заметно.Я соглашаюсь, что действительно в основном росла за границей. Тим понимающе кивает и паркует машину. Мы выпрыгиваем и направляемся к ряду тележек.– Тим, о чем это вы?– Об этом самом. – Он берет меня за руку и ведет к бетонной скамеечке, на которой обычно сшивается всякая пьянь. – Присаживайтесь, – торжественно предлагает он и сует руки в карманы. – Это я все вот о чем. Я знаю, какие вы, незамужние женщины. Вот о чем.– Понятно, – говорю я, взглянув на часы. – Тим, у меня очень мало времени, так что...– Вот и я об этом же. Вам сколько? Тридцать пять?– Даже тридцать восемь.– И времени осталось мало, – довольно продолжает Тим.– Для чего? Для чего мало осталось времени?– Для вашей красоты. Посмотрите на себя. Вы разведены, не замужем и с каждым годом не становитесь моложе...– Совершенно точно, – радостно соглашаюсь я. Как же он мне осточертел. Его “мамзели” я еще сносила худо-бедно, но теперь он меня точно достал.– И вам до смерти хочется мужика. Всем вам.– Я тут, вообще-то, одна.– В смысле, вам, бабам. Вашего типа.– Хочется мужика?– Еще как! – подтверждает Тим. – Пойдемте в магазин. А то у них йогурт с ревенем вечно кончается.Вкратце теория Тима такова (в деталях он мне объяснял ее, пока мы обходили ряды с макаронами, чипсами и молочными продуктами): я с ним обязана завести интрижку. Так, ничего серьезного. У Дженис, очевидно, началась менопауза, что значительно снизило ее сексуальное влечение. Наверняка это временное явление. Но тем не менее в данный момент у Тима имеются вполне реальные потребности, а я – я почти старая, не замужем и до смерти хочу трахаться. Да, на длительные отношения я рассчитывать не могу, но зато сейчас в моих силах поиметь столько секса, сколько мне захочется. С Тимом. Днем. И мне это очень понравится, потому что: а) я – француженка, а следовательно, хочу секса даже больше, чем мои английские сестры по несчастью, и б) это даст мне возможность вспомнить родной язык, поскольку в интимной обстановке его заводит французский прононс.– Итак, – резюмирует Тим, останавливаясь у полки с сырами и потирая руки, – что скажете?Да ничего не скажу. Я смотрю на стилтон с голубикой и думаю, отчего англичане, при таком огромном разнообразии сыров, недооценивают это богатство и настойчиво их портят? Голубика в стилтоне. Представляете? Что дальше? Кишмиш в бри? Мармеладки в брынзе?– Это унизительно, – говорю я Тиму, указывая на прилавок. – Это унизительно для всего сырного сословия.– Мне нравится ярлсберг< Сорт норвежского твердого сыра. >, – отзывается он.– Я не могу завести с вами интрижку, Тим, – резко заявляю я. – Но спасибо за предложение.– Почему нет? – искренне изумляется он. – Почему нет?Мой отказ, похоже, нисколько его не смутил. Он возмущен – так же, как когда я отказалась петь йодлем.– Ваши представления о хорошем сыре оскорбительны для меня, – честно отвечаю я.– А вы, я так полагаю, любите эти французские вонючки, которые на вкус все равно что грязные носки, – фыркает он.– Представьте себе. Но “Веселая буренка” мне тоже нравится.– Женщине это не идет, – продолжает Тим, отпрянув от меня так, словно, угостившись сначала сыром с плесенью, я вознамерилась лизнуть его.– Ну вот, – говорю я.– “Ну вот” что?– Ну вот, значит, мы не можем завести интрижку, потому что я целыми днями ем вонючий сыр. На завтрак. На второй завтрак. На ланч и обед. И на ужин.– Правда?– Да. Вот такая я француженка. Целыми днями ем сыр, а по ночам хожу в полосатой тельняшке с красным платком на шее и в беретке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67