ничего, дескать, не поделаешь! Эти мысли, видимо, удручали и тяготили его, но он следил за собой и молчал.
Ему предложили выбрать себе помощника, и тут произошло немного странное. Сначала он, даже не подумавши, назвал Супрунова, но против Супрунова слегка запротестовали: ему наметили передать управление. Но дня через два Любкин вдруг объявил, что Супрунова действительно надо оставить в управлении («Больше не на кого же передать!»), а своим помощником он попросил назначить Чичагина. Этому удивились: Чичагин был хороший работник и для этого дела вполне подходящий, но в наркомате знали, что между Любкиным и Чичагиным есть какие-то старые, очень тяжелые счеты и что Любкин откровенно не любит Чичагина.
— А ты сработаешься с ним? — осторожно спросили его.
— Нас с ним дело сработает! — хмуро ответил Любкин. — Ты не смотри, что я с ним на ножах, я с этим в деле не считаюсь, а объективно я вполне сознаю: он парень подходящий, и лучше его подыскать действительно трудно.
В основном, все было договорено: Любкин, не дожидаясь назначения, возвращается домой и подготовляет сдачу управления Супрунову.
Вечером, как условились, Любкин и Супрунов поехали в «Театральный» и заняли там большой отдельный кабинет. Прислуживать им отрядили старого Сергея Федоровича, который когда-то работал «у самого Кюба». Этот Сергей Федорович чинно и даже немного строго остановился в ожидающей позе, смотря на Любкина. Любкин живо повернулся к нему.
— У меня, товарищ дорогой, сегодня фантазии нету, а ты, коли хочешь другом быть, сам все сообрази, что получше. Еды давай поменьше да повкуснее, а питейного волоки больше. Скажешь Зажишину, чтобы отпустил из того запаса, который, стало быть, не для всякой хари предназначен. Я сегодня, скажешь ему, без удержу хочу.
— Вполне понимаю,
— Ну и соображай. Погоди! Принеси-ка сначала нарзанчику.
Он сел с Супруновым на диван и стал вполголоса рассказывать ему про свое новое назначение. Супрунов слушал очень внимательно, напряженно, но и хмуро. Время от времени прерывал каким-нибудь дельным вопросом и, получив ответ, продолжал слушать, крепко сжимая пальцами серебряный портсигар. Иногда он поднимал глаза и всматривался в Любкина, а иногда он опускал их, чтобы слушать внимательнее. За все время рассказа он ничем не выразил своего мнения, но Любкин видел, что он чем-то недоволен и чего-то не одобряет.
— Ну вот, стало быть, и все! — закончил Любкин и с полминуты помолчал. — Что скажешь? — подтолкнул он Супрунова.
Супрунов ответил не сразу. Медленно раскрыл свой портсигар, достал папиросу и, внимательно присматриваясь к пламени спички, закурил, пыхнув два раза.
— Большому кораблю большое и плавание! — с еле заметной усмешкой выговорил он. Любкин поморщился.
— Ты это брось. Ты дело говори.
— А ты чего ж дела-то не говоришь? — резко повернулся к нему Супрунов. — Все сказал, а о главном умолчал! Или думал, я не замечу?
— Я… Я ничего не умолчал! — насупился Любкин.
— Ничего? Хорошо! А почему это ты меня с собой не берешь? — сразу что-то открывая вопросом, спросил Супрунов.
Любкин притворился непонимающим.
— Я ж тебе сказал: управление ж!
— Управление? — нехорошо усмехнулся Супрунов. — А если это управление после твоего отъезда к чертовой бабушке полетит, так ты… что ж? Плакать от этого в Афганистане будешь?
— Не плакать, а… а…
Супрунов резко встал. Привычным, машинальным жестом оправил на себе пояс и, красиво держа папиросу между пальцев, строго посмотрел на Любкина
— Коли говорить, Ефрем, так уж все говорить, до конца!
— Это ты правильно! — глухо согласился Любкин.
— Спасти меня хочешь?
— Спа… Спасти? Как — спасти? — очень неудачно притворился Любкин.
Но вошел Сергей Федорович и еще два официанта. Они стали накрывать на стол, откупоривать бутылки и устанавливать посуду. Потом вкатили столик с закусками. Сергей Федорович понимающим взглядом осмотрел стол и сделал пригласительный жест: милости-де просим.
Любкин засопел, уперся руками в колени и грузно поднялся. Сели за стол и налили по стопке водки.
— Чокнемся, Павлуша! А что ты это самое слово «спасти» сказал, так это ты правильно, конечно… Спасти не спасти, а в яму мне тебя за собой тянуть нечего. Но сначала давай выпьем!
— Будь здоров!
— Постараюсь!
Супрунов пил, скрывая мрачную озлобленность, которая все больше нарастала в нем после рассказа Любкина, а Любкин пил с какой-то решительностью, словно хотел что-то залить и с чем-то покончить. Выпив, он морщился, крутил головой и крякал, а Супрунов холодно и четко вливал в себя водку.
— Ты говоришь «спасти»! — вернулся к делу Любкин. — Неправильное это слово, но… пусть так! Коли мне погибать надо, так тебе же зачем? А из Афганистана, брат, не вылезти! Никак!
— Никак! — твердо подтвердил Супрунов и поджал губы.
— Тут, Павлуша, как с Иваном-царевичем в сказке: направо поедешь — коня потеряешь, налево поедешь — сам убит будешь, а прямо ехать — дороги нет. Так? Если я это самое афганистанское дело плохо вести буду, так меня либо афганистанские парни сами на мушку возьмут, либо наши в Москву отзовут и там к стенке поставят за провал ответственного задания.
— Конечно, поставят. Но ты не провалишь. Справишься.
— Допустим. Но если я…
Он оглянулся, понизил голос и придвинулся к Супрунову.
— Ведь если я это дело хорошо проведу и до нужной точки его доведу, то ведь после окончания меня все-таки на Лубянке к стенке поставят.
— Непременно поставят! — уверенно подтвердил Супрунов.
— Потому что мне для этого дела ба-альшие секреты открыты будут. Международные секреты! А поэтому меня по окончании и ликвидируют:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118