Однажды, когда мне было пятнадцать и я поняла, что еще немного – и я уеду из К., меня охватило чувство ничем не замутненного счастья. Я всегда знала, что мне придется отсюда бежать, спасая свою жизнь.
И вот сегодня, когда я, предваряя свое выступление, произнесла речь в культурном центре К., я увидела Е. Она подошла ко мне, пожала руку и как ни в чем не бывало спросила: «Ты помнишь? Помнишь меня?» – и улыбнулась скромно, даже застенчиво. Точно так же улыбнулась, как и ее пухлощекая подруга Л., с избытком косметики на лице (если бы мне не сказали, кто это, я бы ее не узнала). Та пришла с мужем, одним из членов городского комитета по культуре, который все время бросал на меня вожделеющие взоры. Потом вокруг меня замелькали лица: Дж., М. и другие – или, быть может, просто похожие на них? Как они мне аплодировали, как улыбались, едва не выскакивая из платьев, пытаясь напомнить мне и всем остальным, что я лично с ними знакома! Можно было подумать, будто все они являлись моими лучшими друзьями. Между прочим, я своим выступлением постаралась дать им понять, что так оно и есть и они до сих пор остаются ближайшими моими друзьями, как, впрочем, и остальные жители родного города: хотела, чтобы они мной гордились. Их гордость – часть моей профессиональной гордости исполнителя. Мы редко предстаем перед публикой такими, какие мы есть, и никогда не демонстрируем своих шрамов – ни на душе, ни на теле. Тем не менее боль и смертельный ужас, которые я испытала, когда они протаскивали меня под водой вокруг гранитной глыбы с острыми как бритва краями и гранями, были самыми настоящими, подлинными, и эти боль и ужас так же свежи в памяти, как будто все это произошло вчера. Закончив выступление, я кланялась и улыбалась, всматриваясь в устремленные на меня со всех концов зала сияющие дружелюбием лица, но при этом не выделила из толпы взглядом ни Е., которая радовалась за меня как родная сестра, ни Л., вскинувшую вверх руки, чтобы было лучше видно, как она приветствует мой успех, ни Дж. или М. или похожих на них размалеванных женщин средних лет. И я не бросила им в лицо облитые яростью и горечью слова: Как же сильно все вы изменились! И почему вы здесь собрались? Когда-то я вас любила, а вы заплатили мне за любовь ненавистью. Но теперь я вас не люблю! Вы мне совершенно безразличны.
Итак, мое последнее выступление в К., городе, где я родилась и выросла, подошло к концу, завершилось в вихре калейдоскопа лиц, улыбок и фотовспышек. Очень может быть, что я сфотографировалась на память с Е., а также с Л. и ее мужем; в тот день столько было сделано снимков на память, что всего и не упомнишь. Я подписала столько афишек и программок, что и не сосчитать; не сосчитать также поцелуев, которые горожане запечатлели у меня на щеках. Концерт затянулся, хотя на программке значилось время его окончания – десять часов. Это и неудивительно, ведь «концерт» не только выступление, но еще и многочисленные встречи и общение с людьми. После весьма успешного выступления в К. мне было позволено наконец укрыться в салоне черного лимузина мэра, который отвез меня в гостиницу. Я без сил распласталась на постели, смутно припоминая, что завтра в 6.40 утра поезд на Филадельфию увезет меня из этого города. Это будет мой второй побег из К. Я так устала и хотела спать, что мне едва хватило сил стащить дорогое сценическое платье и тесные туфли на высоких каблуках. Скользнув под прохладную простыню, я уперлась взглядом в потолок гостиничного номера. С реки дул пронзительный холодный ветер, а в стекла барабанили капельки дождя, будто вновь и вновь задавая мне вопрос: «Куда тебя занесло? Почему тебя опять забросило в это зловещее местечко?» Я лежала, ощупывая свое израненное тело, шрамы на груди, острых коленях, худых бедрах и щуплых плечах, читая, как слепой, используя азбуку Брайля, эти тайные иероглифы. Как ни хотела я заснуть, мне это не удалось. В мозгу метались пугающие, отрывочные мысли – он пульсировал, как сердце пойманной в силки птицы. Мне слышались голоса, доносившиеся из темных углов номера, потом передо мной мелькнуло лицо человека с черным провалом рта, вроде бы выкрикивавшего: «Добро пожаловать в К.! Да здравствует самая выдающаяся гражданка города К.! Добро пожаловать! Добро пожаловать! Добро пожаловать…»
Стало трудно дышать, я присела на постели в надежде, что так мне станет легче. Воздух в комнате был холодный и такой густой, насыщенный и тягучий, что его, казалось, можно было резать ножом. Я включила лампу, стоявшую на столике рядом с моей чудовищных размеров кроватью, и увидела, что весь стол заставлен вазами с букетами астр, лилий, гвоздик и огромных, полностью распустившихся роз. Рядом красовалась карточка, где черным каллиграфическим почерком было выведено: ОСТАВАЙСЯ У НАС НАВСЕГДА!
Лепестки цветов казались клейкими на ощупь, а ароматы букетов тяжелыми, одуряющими, даже удушливыми; кроме того, мне чудилось, будто от цветов по комнате распространяется маслянистое облачко. В панике я вскочила с постели, с большим трудом открыла окно и стала устанавливать вазы на подоконник, а затем срывать с цветов лепестки и выбрасывать из окна. Ветер подхватывал их и нес в сторону реки.
На моих обнаженных руках остались полосы желтой липкой пыльцы, едкой, как кислота. Кожа покраснела, как обваренная, а на ней угрожающе ярко проступили шрамы.
Городской парадокс
В течение нескольких месяцев в нашем городе шла оживленная полемика – по крайней мере среди интеллектуалов и людей, для которых понятия «общечеловеческие ценности» и «социальный прогресс» не пустой звук.
Откуда берутся все эти люди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125