Эти места – единственные во всем нашем квартале, которые почти не претерпели изменений, разве что расширилась площадь у моста, а у Муньоне заправочная станция «Шелл» словно загородила стеклодувные мастерские Вески и церковь. Трамвай на спуске бежит вдоль речки – если оторвать глаза от щита управления и выглянуть в окошко, кажется, плывешь, не едешь.
– Нет, это уже не Терцолле и не Арно. Это, ну-ка, повтори – Муньоне! Арно ведь большая река. А эти две речушки текут медленно-медленно, там, где они сольются, будет Рифреди. Ты еще не бывал там, где Терцолле вливается в Муньоне? Там, где домик с железным петухом на крыше, петух вслед за ветром вертится?
– Там и газометр.
– Что?
– Дядя Милло говорит…
– Вот он и свезет тебя туда в воскресенье. И мама тоже поедет!
Нам сходить, до свиданья, двадцать восьмой номер, до встречи там, где музыка и веселье.
Автотрек, должно быть, тот самый, где Иванна повстречала Сильвано, был у самой стены; чуть поодаль – «чертово колесо», а по другую сторону – аттракционы: девушка в трико и клоун с носом вишенкой зазывают: «Заходите! Каких только чудес не увидите!» Синьора Эльвира качает головой. Нам безразличны и карусели и сладости – сахарные головы, карамель, монастырский шоколад, пряники, жареный миндаль.
– Это все для транжир, у них, может, и хлеба дома нет. Потом здесь все несвежее, особенно мороженое, поешь – и живот раздует. Пошли дальше. Так и быть, накажу я себя: дам тебе еще ячменного сахару. И сладко, и не вредит.
Я соглашаюсь. Происходит чудо: сквозь все эти вкусные и пестрые ряды я прохожу, не задерживаясь, ничем не соблазняясь, без капризов.
– Держи. Только не грызть, лучше пососи!
– Спасибо, синьора Эльвира.
– В первый раз от тебя слышу.
– Я вас всегда благодарю.
– Ты уж и привирать начинаешь? Этого за тобой не водилось, всегда правду говорил.
Чего там только не было! И тир, и комната смеха, и даже кентавры; двое мужчин и девушка, с ног до головы в кожаном, нажимают на сигнал мотоцикла, прежде чем пуститься в «полет смерти». Мы проходим мимо, направляемся в противоположную сторону, туда, где деревьев много, как в лесу, дорожки усыпаны щебнем, а вдоль аллей расставлены скамейки. Ветви свисают над недавно отремонтированным бассейном, огромным, круглым, обнесенным прочными красными перилами. Вода кажется застывшей, только цвет ее меняется – то зеленый, то белый, то фиолетовый.
– Это зависит от того, с какой стороны солнце! А не хочешь ли сказку послушать? Жил-был пес. Поймал он однажды зайца и поволок, бежать ему пришлось вдоль берега Терцолле во время наводнения. Вода была чистая, как зеркало. Остановился пес у кустика, поднял лапку, как собаки делают, и вдруг видит другого пса, а у того тоже заяц в пасти…
Здесь много девушек; одни стоят, прислонившись к перилам бассейна, другие сидят, солдаты обнимают их за талию, курят, пьют. Слышен хохот, громкие голоса.
– Пошли, пошли. Здесь что-то не то. Видишь негров? Тебе не страшно? Я их не боюсь, они очень хорошие ребята, добрые-предобрые. Когда бог тесто месил, ему, верно, муки не хватило, так он сажи подбросил…
Тут же толпятся парни – кто просто в рубашках, кто в куртках нараспашку, на некоторых шорты, похожие на короткие штанишки малышей, которые снуют вокруг, то и дело нарываясь на подзатыльник или пинок.
– Чем только здесь не торгуют, – говорит синьора Эльвира. – И честь тут свою продают. Если с нами сейчас поздороваются, ты им вежливо ответь и ни слова больше. Они нам не ровня, надо, чтоб они это поняли. Как я выгляжу? Шляпка хорошо сидит?
Она всегда в одном и том же наряде, юбка ниже колен, жакет с зеленым воротом, манжетами и пуговицами в два ряда. Вокруг шеи ожерелье из желтых и черных бусин, покрупней и помельче. В руках сумка, куда можно всунуть целый арсенал; на голове черное круглое сооружение из соломы и тюля – все это, по словам синьоры Каппуджи, составляло «прекрасный ансамбль». Шляпка, подобно головному убору венецианских дожей, надвинута на лоб. Из-под нее свисает прядь седых, с желтизной, выцветших еще сильнее, чем одежда, волос.
– Добрый день, синьора, добрый день, Брунино!
– Здравствуйте, добрый день, здравствуйте!
– Что, бабушка, семья-то растет?
Старуха останавливается и, подцепив мою руку своей скрюченной лапой, отвечает:
– Он мне не внук. Но с таким сыном, как мой, я давно была бы уже бабушкой. Сын у меня был герой. Если б только ваш Одноглазый не послал его на войну.
– Это мать павшего на войне!
Она показывает медальон, висящий под ожерельем.
– Смотрите, только нажать – и откроется. Сами откройте, мне уж и пальцы не служат. Все смотрите, какой у меня был сын!
– Черное перо на шляпе. Значит, служил в отборных частях. Горный стрелок.
– Смирно! – внезапно приказывает синьора Эльвира. – Становись! На караул!
Парни и мальчишки замирают на месте, отдавая воинские почести ее сыну. Девушки обнимают ее, целуют в щеки, вокруг смех и гам. Негры таращатся, но это никого не пугает, а только еще больше веселит.
«O'key, Bruno», – вот первые английские слова, которые я выучил.
Oh, yo'granma! Yes, I understand!.. Dead soldier… Oh, yeah, po'woman.
В руки мне так и сыплется карамель, жевательная резинка… Синьора Эльвира открывает сумку, и в нее летят пачки сигарет, банки с мясными консервами и сгущенным молоком.
– Не уходите, мы к вам потом подойдем, – говорят ей ребята и девушки.
Мы входим в парк, идем к нашей скамейке и попадаем в совершенно иной мир, отъединенный от шумного Луна-парка, от оживления, царящего возле бассейна. Здесь тоже оживленно, но совсем иначе, чем там. Это мир матерей, стариков, колясок, резиновых мячей, трехколесных велосипедов и, само собой разумеется, детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101