Тут я сказал ему:
– Я и раньше знал, что папу убили на войне. Маме я не говорил, чтоб ее не расстраивать.
Испытание огнем совпало с первым днем в школе. На мне синий форменный халатик с белым поясом, новые туфли. Иванна меня выкупала, прочистила мне уши ватой, приготовила «праздничный завтрак». Сидя за столом в кухне, я макал в кофе с молоком ломти поджаренного хлеба, щедро намазанные маслом и повидлом. Передо мной лежали три шоколадки в золотой обертке.
– Понял? – повторяла она. – В школе и вообще для всех ты сирота, я вдова солдата. За это нам дают грошовую пенсию, но к ней я не прикасаюсь. Когда папа вернется, он найдет эти деньги в комоде, они там сложены, монета к монете. Это уж я верно говорю. Папа жив, он только не смог еще сесть на корабль. Людям этого не понять, они его не любят. Им бесполезно объяснять. Папа вернется и сам тотчас же разоблачит эту ложь. Учительница посадит тебя на переднюю парту, впереди всех, она знает, что это почетно.
Я глядел на нее, потом на шоколад. Кто из них прав: Иванна или Милло? Волшебной была голубизна ее глаз, но голос, монотонно повторявший все одни и те же слова, настораживал.
– Да, да, – отвечал я ей.
Это как игра. Хочешь – выбирай, кем быть: полицейским или вором… Чем больше я думал об отце, которого не знал и не мог себе представить по фотографиям, тем меньше неведомый образ его влиял на меня. Ни она, ни Милло ни разу не рассказывали мне о нем ничего, способного воздействовать на воображение.
Учительница оказалась молодой полной блондинкой с пронзительным голосом. Нос и зубы у нее были совсем не такие, как у Иванны. Она сказала:
– Сейчас я буду вас вызывать по именам. Вы вставайте, говорите: «Здесь». Так я с вами познакомлюсь.
Я сидел рядом с Дино, который тогда уже был моим другом. Его вызвали первым.
– Альвизи!
Дино не дал ей докончить:
– Здесь!
– Хорошо… А отец твой чем занимается?
– Каменщик. Но он теперь бросил…
– Значит, он уже не каменщик?
– Нет, у него торговля… А этого зовут Бруно, – сказал он, показывая на меня. Я тотчас же поднялся. – Его отца убили на фронте.
– В Африке, – сказал я. – Он был солдатом. – И, сказав, обрадовался не меньше, чем своей школьной форме. Все равно, кем быть – вором или полицейским. Но я выбрал Милло и улыбался, думая о нем.
Дино продолжал:
– Он уже умеет читать, его мать научила. Он даже умеет говорить по-американски, научился у негров, там же, где и я…
Годы промчались, словно порыв ветра, до самого пятого класса.
7
Иванна работала в баре; когда она ходила в утреннюю смену, мы вставали до рассвета. От рва Мачинанте до самой речки Терцолле раздавалось кваканье лягушек. «Они как совы, – учила меня синьора Каппуджи, – у них по ночам целые представления, все равно как у сычей, нетопырей, мышей. Знаешь, жила-была на свете мышка. И вот взбрело ей в голову… Да ты знаешь эту сказку. Ей вздумалось выйти замуж за льва».
Но все это уже в прошлом. «Они из семейства земноводных, – объяснял мне Милло. – Давайте-ка заглянем в детскую энциклопедию, а не то к чему было дарить ее тебе?»
В такие утра казалось, что Иванна в рот воды набрала. Голубые глаза стекленели. «Не могу рано подниматься с постели, – призналась она как-то, сидя у Чезарино. – Сны меня мучат, вставать – прямо пытка».
Она командовала мной молча, одними глазами и жестами; движение подбородка – и я одеваюсь быстрей, сам шнурую ботинки, умываю лицо, еще раз иду в ванную, чтоб получше оттереть руки и коленки. («К счастью, Бруно меня понимает, растет настоящим солдатом».) Я выходил из ванной, и она шла за мной в комнату, подавала мне школьный халатик, я заходил к ней, а она направлялась на кухню – поджарить хлеб. Усевшись перед трюмо с двумя рядами флаконов и коробочек, я проводил щеткой по волосам. Комната полна ее запахами, постель убрана, покрыта розовым одеялом, на вешалке висят оба ее халата, голубой и розовый. На комоде, под фотографией отца, букетик свежих цветов. Она всегда была готова к тому времени, когда подъезжал Милло. Не раз она встречала его уже на лестнице.
– Бедный Миллоски!
– У бедных на хлеб не хватает!
– Вы, наверно, опять не выспались?
– Для меня это одно удовольствие…
– Но это не выход.
За окном гасли фонари, звучали чьи-то голоса, раздавались гудки паровозов, по радио передавали первый выпуск известий. Как всегда, пахло горячим молоком и только что заваренным кофе.
– Отдать его к попам – это, по-вашему, выход?
– Нет, хотя, впрочем… Я теперь еле-еле успеваю поддерживать порядок в доме, а уж им почти совсем не занимаюсь, как бы хотелось…
– Покуда не уволите, у меня для него всегда найдется время.
И они заговаривали о другом. Когда Милло приезжал пораньше, она становилась разговорчивей. Забывала обо мне, припоминала всякие происшествия в баре, где сидела за кассой. «В баре, как в порту». Она наливала ему кофе, разрешала курить, говорила:
– Многих приходится видеть, кого только не повстречаешь, но, право, вы единственный на свете мужчина, который в тридцать лет курит тосканские сигары.
– Живем по старинке, – отвечал он.
– Ну совсем как дедушка. – Она жмурила глаза, зажимала нос, посмеивалась: – А табак нюхать еще не стали?
Обычно после ее ухода я заканчивал завтрак. Милло просматривал мои тетради, мы с ним вместе листали энциклопедию или учебник. Он рассказывал про Гарибальди, который, совсем как Сапата, Буденный, Галло, Листер, был командиром партизан и настоящим вожаком. Все это никак не годилось для классных сочинений.
– У нас, итальянцев, есть недостаток: со временем все мы смиряемся… Но только не лови меня на слове.
В партизанах его звали не Миллоски и не Милло, а Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101