Сейчас я для него — как бог, одним словом, могущий либо осчастливить безмерно, либо жестоко наказать.
— Мамонт… — задумчиво повторяю я, еще не решив, казнить его или помиловать.
Он молча ждет решения своей участи. Блин, ну как же меня раздражает вот это тупое, зашуганное молчание чмы-рей, которые и молчат-то даже не потому, что совсем уже отупели, а потому, что боятся, что я найду в их тоне или словах, какими бы тишайшими они ни были, что-то оскорбительное для себя, какой-нибудь, хоть малейший, повод придолбаться.
Что, гад, выживаешь? Добро, выживай. А мы тебе это выживание чуток усложним. Чтоб больше было похоже на настоящее.
— Послушай, Мамонт… — тяну я, продлевая его мучения. Он начинает дрожать, я чувствую, как от него хлещут во все стороны волны желудочного страха. Как бы, чего доброго, не обдристался тут, что ли…
— Че ты такой бурый, Мамонт? — спрашиваю я. Испуг в его глазах удваивается. Сейчас я читаю в нем, как в открытой книге. Что вы, что вы, Андрей Николаевич, бормочет с ужасом его гнилая душонка, я не бурый, совсем не бурый, даже вот настолечко. Я чмо, полное чмо, и чтобы вы, многоуважаемый Андрей Николаевич, меня сейчас не трогали, я готов выполнить любое ваше распоряжение. Только прикажите.
А вот не прикажу. Рано еще приказывать. Мало я тебя еще пошугал.
— Че, Мамонт, крутой дедушка, да?
Он неистово мотает головой из стороны в сторону. Нет, мол, дорогой Андрей Николаевич, нет, ни в коем случае, это вы — самый крутой дембель во всем Забайкальском военном округе, а я так, погулять вышел, может быть, несколько не в тему высунулся пред ваши ясны очи, но сей же час задвинусь, какие проблемы? Вы только скажите куда… Не говорите? Хорошо-хорошо, пальчиком тыкните или хотя бы плюньте в ту сторону — я все пойму.
— А грибов-отсосиновиков отхряпаешь у меня, военный? — ухмыляясь, спрашиваю у него.
Блин, ну нормальная херня?! Я ж так, для понту спросил, чтобы покуражиться! А по глазам его вижу, что еще и не это блюдо согласится он от меня принять, лишь бы только я его в покое оставил. Что ж за ублюдок такой, а? Нет, убивать их надо, убивать! Другого они не заслуживают.
— Ладно, тогда пойдем в туалет.
Может, хоть сейчас запротестует? Куда там: роняет тряпку и, опустив бестолковку, бредет в туалет.
Мне становится мерзко. Хочется убить его здесь же, на месте. Или немедленно прогнать с глаз долой. Но просто так отпустить нельзя: по правилам, если придолбался к чмырю, то должен — хоть чуть-чуть — вздрочнуть.
И я приказываю:
— Ладно, урод, живи пока… Упор лежа принять!.. Он с облегчением плюхается на пол.
— Делай раз… Делай два…
Он послушно отжимается, ударяя нечищенной бляхой об половицы.
Разе на десятом мне становится скучно.
— Ладно, хорош… Продолжай мыть полы.
Он благодарно смотрит на меня и снова берется за тряпку.
В натуре, правду Кот говорил: чмыри — как тараканы, везде выживут. Или достоинства мужского у них просто нет, или заложено оно у них слишком глубоко, так, что не достать, но пробить их трудно. Может, это и к лучшему: мне моя жизнь дорога.
Выхожу из казармы и иду в зал: надо же хоть как-то оттянуться после этого ублюдка!..
После отбоя пошел на «швейку». Так уж за то время, пока валялся в госпитале, стосковался по теплому, вкусному наташкиному телу, по нахальному ее голоску, по уюту тому, когда она рядом, в халатике своем с цветочками-маргаритками, что, кажется, даже если бы наряд сегодня, тревога, боевой выезд, даже если б дембель, все равно пошел бы к ней, сучке драной.
И ведь знаю же, что коза постельная, что под любого по первому кивку нырнет, потому как все они там такие; но… Запал на нее как слон на моську и — хоть на расстрел. А братану моему ближайшему, любимейшему, тому, что в штанах залег, чего ему расстрел? У него все просто: подъем-отбой, не его ж расстреливать будут.
А она, конечно, к моему приходу в полной боевой готовности. Знаю же, что тут, пока меня не было, без дела не сидела, наверняка знаю, но хренушки: никакого хахаля я у нее в комнате не нашел, хотя — каюсь — даже под койку украдкой заглянул. Что ж, тем лучше для хахаля, а то нашел бы — завалил бы напрочь, это уж точно.
Блин, эта штука у них, интуиция женская, она меня всегда озадачивала: она ж ведь покруче пэвэошного локатора выгребает. Уверен, я еще не успел из госпиталя выскочить, а Наташка меня своими женскими делами уже наверняка запеленговала, причем со всей моей кобелиной тягой. (А тяга у меня, к слову, — труба! Куда тому МИГу реактивному браться…)
Ну, конечно, первым делом подружек из комнаты на все четыре стороны, потом через бедро и в койку. Рота, в ружье! И — пошла рубка направо и налево…
Потом, подсогнав первую охотку, расслабился. Закурил, подкурил ей. Лежим, травим. Лениво так, бестолково, от-вязно.
— Скучала?..
— Скучала…
— За кем?
— За кем надо.
— А чего не спрашиваешь, где зависал?
— Ты ж мужик. Захочешь, сам расскажешь.
— Это верно… Горячее дело было. Встретился с глазу на глаз со стрелком одним…
Вот сука! Лежишь рядом с ней, смотришь в эти глазищи бесстыдные, и вот уже на все тебе плевать, и на тоску свою, и на то, что зему вот этими руками завалил. Сейчас он для тебя просто «один стрелок», как все те, которых ты раньше брал.
— Ну?..
— Ну, у меня — пара пуль под ребра, у него — цинковая парадка и бесплатный проезд домой…
Ублюдок, это ж ты о корифане о своем!..
— …Только-только из госпиталя вышел.
Она поднимается на локте, глядит восхищенно.
— Ты серьезно?
Теперь, конечно, нельзя без того, чтобы ручонку ее не взять и пальчиками в следы от пуль не потыкать. Конечно: герой ведь, ебивомать!..
Она балдеет в полный рост.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144