— …Чего ты этих чмырей, этих солобонов жалеешь. солдат?! Мы же мужики! А каждый мужик должен уметь за себя стоять, понял? И этот часовой твой, если бы мужиком был, должен был не давать тебе штык-нож, а глотку тебе им перерезать! А раз он этого не сделал, значит должно его за слабость наказать. Слабость ведь наказуема. Разве не так, солдат?
— Может, и так, — пожимает плечами Обдолбыш. — Может, и следует его наказать. Только, чур, без меня. Не по мне это дело…
— А вот хер тебе на рыло, солдат! — хватает его за грудки Мерин. — Ты будешь выполнять приказы, понял? Любые. Даже если прикажут голым по городу маршировать, скинешь штаны и пойдешь!..
Обдолбыш, даже не пробуя высвободиться из лап Мерина, пару секунд думает, потом отрицательно мотает головой.
— Не пойду, товарищ капитан…
В следующий миг от сильного удара в челюсть он валится на топчаны.
— Пойдешь, ублюдок! Пойдешь! — орет Мерин. — Здесь армия, понял?! А ты — солдат!
— Да не солдат я, — бормочет Обдолбыш, поднимаясь.
— Не солдат.
— А кто?! Кто ты здесь?! Маршал?!
— Я человек… Просто человек…
И снова летит мордой в топчаны.
— Нет, ты солдат, Каманин! Причем хреновый солдат!.. Вставай, нехер здесь разлеживаться!.. А я пытаюсь сделать из тебя хорошего солдата, понял? Лося!..
— Не зарули сохами в песок, лось…
О, вот это Обдолбыш точно зря сказал. Теперь уж ему трубень.
Мерин с Майковым начинают его колбасить. Конкретно так, со знанием дела. Минуты через две лицо его превращается в сплошное кровавое месиво. На маскхалате прибавляется темных пятен. Обдолбыш уже не улыбается. Он просто потерял сознание.
— Чернов! — рявкает Мерин. — Ублюдка откачать. Привести в порядок.
— Есть.
— На операции не ставить. И на хер в деле такие отсосы не нужны.
— А куда ставить?
— В наряд по роте. Навечно. Я лично с ним заниматься буду… Послушайте, ребята, — оборачивается он к нам, — поймите, вы не люди, вы — солдаты. Вы должны просто выполнять поставленные перед вами задачи. Больше ничего. Думать нехер — здесь армия, а не Дом Советов. А приказы разрешается обжаловать только после их выполнения. Любого, кто вслед за Каманиным захочет думать, буду дрочить лично. Всем все понятно?
Всем все было понятно.
— Хорошо. Разойдись…
Глубокой ночью, часа через два, наш взвод вышел на дело. Дело простое — легкое западло на коммуникациях противника. Как из «языков» информацию выкачивают или занимаются радиоперехватом, только в кино про немцев видел. Мы если и берем «языка», то просто так, потому что положено на войне «языков» брать. А информация… Просто приходит кто-то из офицеров, строит подразделение и говорит, что, дескать, по «старой» дороге со стороны Заиграева движется колонна аппаратных батальона связи противника. Особенно ценная аппаратура — в аппаратных типа «Кристалл» и «Булава» и станциях тропосферной связи. Выдвижение — немедленно. Действия — по распорядку. Бегом марш! Хорошо иметь таких офицеров. Лучше всякой разведки работают.
Короче, выдвигаемся на место. Мы с Оскалом остаемся в «Урале» с кунгом на перекрестке, где «старая» дорога пересекается с неприметной лесной тропинкой, а весь взвод шпарит дальше, километров за пять, где еще один такой же перекресток.
Сидим. Ждем. Огни погашены, кругом темень хоть глаз выколи. Оскал опускает стекло, чтобы услышать, когда кунги улан-удинских связистов будут на подходе. Холодно, конечно, — не май месяц, — но дело есть дело, придется потерпеть.
Закуриваем. Оскал поплотнее запахивается в бушлат, вздыхает. Потом ерзает, требовательно смотрит на меня и вздыхает снова, явно на показуху. Я — тоже на показуху — ноль эмоций. Оскал пихает меня в плечо и вздыхает так, что я начинаю бояться за его легкие. Я демонстративно отворачиваюсь к окну.
— Ну нормальная фигня?! — не выдерживает он. — Ты че, Тыднюк, ва-аще нюх потерял?
— А в чем дело? — спрашиваю я таким тоном, как будто только что продрал глаза после зимней спячки. — Что-то случилось?
— Случилось! — возмущенно отвечает он.
— Что?
— Что надо!..
Я несколько секунд жду продолжения, потом, не дождавшись, пожимаю плечами и снова отворачиваюсь к окну.
— Ну нормальная фигня?!
— Да в чем дело? — опять спрашиваю я. — По большому приспичило?
— Ты не корифан, — убежденно заявляет Оскал. — Ты — придурок!
— Почему?
— Человеку плохо, он тут вздыхает уже полчаса, надрывается, чтобы привлечь твое внимание, а ты — урлобан — даже гляделками не поведешь.
— А что случилось, брат? — на всякий случай придав голосу сострадание, спрашиваю я.
Он заметно грустнеет, мнется, нервно курит сигарету.
— Помнишь… Помнишь последний караул по губе?.. Ну, когда еще трое придурков бурых из танкового полка в семерке сидели?..
— Это которых ты прикладом дубасил?..
— Ну… ну да… и там еще в туалете тема была… и на плацу, в грязи…
— И которых ты потом в карцер запихнул, под крылышко уроду Агееву… Ну и что? Подумаешь! Мало ли таких кадров через тебя прошло, брат? Нашел, в натуре, чем голову забивать!..
— Да я не… Мне от винта, ты же знаешь. И сами они, и угрозы их тупорылые… Только, веришь, брат, сегодня сон плохой с ними видел…
— Ой, да хорош гнать, в натуре, — отмахиваюсь я. — Во-первых, все это — фигня, а во-вторых, сны только с четверга на пятницу сбываются, так что…
— Так этот сон как раз так и приснился, вчера ведь четверг был, верно?
— Точно, четверг, — поражаюсь я. — А че снилось хоть?
— Что мы с ними на дембель в одном вагоне едем и они меня с поезда скидывают… И, знаешь, там, кровь, мясо…
— Гониво, — убежденно заявляю я. — Да ты сам прикинь, брат, неужто ты с тремя мазутами не справишься?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144