Мастеров рифмы? Может, его даже прочтет какая-нибудь поэтесса. Я имею в виду эту поэтессу. Рыжеволосую даму с чуть вытянутой головой. Она рыжеволосая от природы, не из этих перекрашенных. Будучи кошкой, имеющей тоже рыжего от природы брата, я спец по части рыжины, поэтому меня не так-то легко обвести вокруг пальца, хоть я и не различаю ни зеленого, ни красного цветов. Эта поэтесса рыжая и к тому же такая бледненькая, а когда говорит, того и гляди хлопнется в обморок. Она еще совсем молоденькая. Но пишет стихи, наполненные такой глубочайшей меланхолией, что, читая их, просто увядаешь. Она, эта поэтесса, носит драповое ворсистое пальто, темно-серое, точно мешок для мусора, судя по вшитой в подкладку этикетке, от самого престижного модельера и доходящее ей почти до пят. Она не столько носит его, сколько таскает за собой. И вообще создается впечатление, что меланхолия настолько лишила ее сил, что она едва передвигает ноги. И как только у нее хватает сил удерживать в руках шариковую ручку! Ее донимают демоны отвращения к миру.
И эта особа читает мою книгу?
О, поэтесса! Когда ты стоишь у окна, кажется, что ты пронизана лучами закатного солнца. Утренней зари ты не видишь, ибо ночь напролет заклинаешь темные силы и счастлива без меры, если к четырем тебе удается сомкнуть глаза. Тут уж не до созерцаний утренних зорь. Остается черпать вдохновение во время закатов. Иногда на тебя находят пароксизмы поэтичности, ты хватаешься за перо и катаешь очередной свой стихотворный опус, которого ждет не дождется мир. Изливаешь меланхолию на страницы, пока она, вспенившись, не станет из них изливаться, грозя увлечь тебя в непроглядный мрак хандры. Сколько раз ты умирала! Собственно, умирать – твое излюбленное занятие, твое естественное состояние, посему и жизнь твоя – лишь блеклая тень настоящей жизни, тускла, бескровна и едва отличима от смерти.
Кстати, о тенях: а разве ты, такая прозрачная, отбрасываешь тень? Не отбрасываешь. Твоя тень – отмеченные вселенской скорбью стихи. И ты не опускаешься на софу, а погружаешься в нее, читаешь мою книгу – нет, ее ты читать не станешь, написанную таким языком книгу не станешь. Ты вообще ничего не читаешь, разве что гранки своих же книг.
Горе тому, кто заметит твои упорство и выносливость.
Они там, в гостиной, музицируют, полноты картины ради упомяну и об этом, исполняется квинтет для смычковых инструментов, якобы таящий в себе неожиданности, поскольку один из пассажей являет собой памятник, уже столько простоявший на постаменте, что его перестали замечать, в данном случае уместнее сказать – стали пропускать мимо ушей. Интересно, а сумеют ли те пятеро отыскать памятнику новое место, чтобы его вновь заметили?
Двадцать девятый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он завершает рассказ об «Убийстве на глазах 70 000 свидетелей»
– П осле перерыва, – продолжал свой рассказ земельный прокурор, – и краткого совещания моего шефа со старшим представителем отдела по расследованию убийств объявление по громкоговорителю повторили, присовокупив и многозначительную фразу примерно следующего содержания: «Всем следует еще пристальнее приглядеться к окружающим. Есть уже круг подозреваемых, есть и следы».
Беспардонная ложь, разумеется, принимая во внимание то, чем мы располагали, – не очень качественной видеозаписью, запечатлевшей двух одетых в черное мужчин. Опросили постовых у выходов со стадиона: нет, никто не покидал стадион в перерыве. Никто-никто? Так точно, никто.
Обстановка в особой комнате, расположенной за трибуной для почетных гостей, становилась все нервознее. И хотя в большинстве своем функционеры от спорта предпочли наблюдать за происходившим на футбольном поле, двое или трое из них, осознав важность ситуации, оставались с нами, продолжая вглядываться в кадры видеозаписи, пытались помочь советом. Предложение старшего представителя отдела по расследованию убийств поначалу натолкнулось на энергичные возражения функционеров. Даже самые сознательные и те вдруг забеспокоились – что, мол, будет с матчем… Можно подумать, что это играло сколько-нибудь важную роль. Старший представитель отдела по расследованию убийств:
– Я тоже страстный болельщик, как вам известно, и все же считаю – что такое игра даже на Кубок Европы, – или какой там он кубок упомянул, уж и не помню, – в сравнении с убийством? Что такое игра в сравнении с наглым и кровавым преступлением?
Против подобных доводов было нечего возразить даже прожженным заправилам от спорта, и они, вздохнув, согласились.
Последовало еще одно объявление по громкоговорителю, третье по счету: «Никому не покидать своих мест. Сейчас многое зависит от вашей помощи. Кто попытается покинуть свое место, незамедлительно должен быть передан в руки полиции».
Полный бред. Каким образом можно было осуществить такое? Даже оставив за скобками юридическую сторону вопроса? Инициатива этого шага принадлежала не кому-нибудь, а генеральному прокурору.
– Мы должны подтолкнуть убийцу к опрометчивым действиям, заставить его запаниковать. Это единственная возможность схватить его, – пояснил тогда мой самый высокий начальник.
Ему и старшему представителю отдела по расследованию убийств пришлось куда труднее, когда они попытались настоять на еще одном перерыве. Функционеры рвали на себе волосы, взывали к своим языческим спортивным божествам, грозили концом мира, правда, только мира спортивного, но эти два понятия были в их сознании равнозначны, однако в конце концов возобладал такой аргумент: «На следующей неделе состоится другой матч, хочется надеяться, что он обойдется без убийства, и все мигом позабудут обо всех перерывах и паузах…», а также, вероятно и исходившая из уст генерального прокурора угроза вообще прекратить матч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119