"О свята — о святая Дану — я Данута зачем — та зачем покидаешь меня — покидаешь меня в тяжкий час — в тяжкий час…"
— Погано, — сказал Никольский.
— Угу, — сказал Финкельмайер.
— Дурак. Женился бы, — сказал Никольский.
— Дурак. Не хочу, — сказал Финкельмайер.
— Что ей делать в Литве.
— Отсюда надо уехать.
— Иначе затаскают.
— Угу.
— Тебя не трогают почему-то.
— Фриду вызывали.
— Жену?!
— Что ты удивляешься? Жену Никольского таскают, а жену Финкельмайера не должны?
— Весело.
— Меня оставили на закуску. Я к Леопольду ближе других. Мы знакомы больше десяти лет.
— Да. Все сводится к нему…
Леопольда вызывали по два, по три раза в неделю. Следователь начал настойчиво выяснять, с кем из художников Леопольд поддерживал отношения, кто продавал ему свои картины, у кого в мастерских он бывал, кого там встречал — и так далее. Нередко Леопольд по каким-либо соображениям уходил от прямых ответов в сторону. Чтобы получить нужные ему показания, следователю пришлось упомянуть о фактах, которые, как понял Леопольд, могли оказаться известными только из допросов вполне определенных людей. Это уже хоть что-то говорило о ситуации. Осторожно, через знакомых, Леопольд разузнал, что, действительно, дело, которым занят был следователь, тянулось еще с той поры, когда вскоре после известного выступления по поводу абстракционизма и формализма устроили на Западе выставку, на которой показали картины, вывезенные отсюда, от этих самых абстракционистов. Растрезвонили про выставку в реакционной прессе, а это наносило вред, с чем мириться было никак нельзя, и потому-то, как можно понять, искали виноватых.
Адвокат, с которым пошел Леопольд советоваться, заключил, что события грозят обернуться самым неприятным образом. Пусть Леопольд никак не был замешан в незаконных делах, но, говорил адвокат, судите сами: вы покупали у автора картину — и, как вы утверждаете, почти задаром — пусть так; затем, по первому желанию художника, возвращали, принимая от него ту же небольшую сумму обратно — пусть так; и, представьте, та же картина продана за валюту — и вот известно, что она продана; известно, что автор продавал ее вам; а то, что автор у вас ее забрал, чтобы перепродать — это известно, кроме вас, только ему самому, художнику, и он от этого может отречься. «Но как они будут доказывать, что именно я перепродал?» — спросил Леопольд. «Ах, презумпция невиновности, презумпция невиновности!.. Оставьте!..» — махнул рукой адвокат. Беседовали у него дома, и он мог быть вполне откровенен.
— Рассуждений, которые я вам сейчас привел, вполне достаточно, чтобы вы в какой-то момент из свидетелей перешли в число подследственных. Это хуже всего. Я готов предположить, что следствие столкнулось с трудностями, и, пока допрашивали самих художников, не многое удалось собрать. Кто картины продавал? Кому продавал? Как продавал? Каждый из авторов мог утверждать, что, продав свою работу кому угодно здесь, он уже не знал, что она оказалась за границей. Тут концов не найдешь, и следствию в таких случаях очень желательно отыскать единую руку, которая все это организовываю! Стянуть — все, все! — в один, общий узел! — это было бы дело!
— И теперь, любезнейший, — адвокат продолжал увлеченно, так как чувствовал, что проницательность свою и красноречие демонстрирует достойному клиенту (был адвокат, действительно, уважаемым, пожилым юристом, которому долгая практика принесла не только отличное знание закона, но и — что, как показал ему опыт, было куда важнее — отличное знание беззакония) — теперь предположим, такого единого узла у следствия не намечалось. Но смотрите: выявился дом в Нахабино. Затем вы перевозите картины в особняк — туда, где они сейчас. Разумеется, это подозрительно. А вы — личность, по всем данным, не внушающая доверия: официант «Националя»! а на старости лет читает лекции по искусству! Вы могли работать официантом для маскировки, а, уйдя на пенсию, поддерживать прежние связи: в ресторане всегда полно народу, особенно иностранцев, и любое дельце там легко обстряпать… Картины к вам стекаются… вы в них смыслите… рекомендуете, подсказываете… устанавливаются связи..! А? Разве плохая версия? И хозяйка особняка преподает язык.
— Однако все это догадки. Понадобятся факты, а их не будет, — попробовал возразить Леопольд.
— Да верно, верно, — устало согласился адвокат. — Я о чем говорю? — о том, что вы, повторяю, легко может статься, будете проходить по этому делу как подозреваемый, а уже не как свидетель — вот что плохо. А факты — факты для суда. И я бы не взялся предсказывать исход — с ваших слов.
Когда Леопольд, поблагодарив, стал прощаться, адвокат спросил:
— У вас что-то с ногами?
Он кивнул на палку, с которой Леопольд не расставался.
— Да, ноги неважные, — ответил Леопольд, не вдаваясь в подробности.
— Что я вам посоветую. — Адвокат немного подумал. — Сделайте так: возьмите врачебное заключение — ну, что нуждаетесь в лечении… что-нибудь в этом роде. Понимаете ли, для вас полезно уйти от следователя — подольше потянуть, подольше, понимаете? Вы не могли бы уехать — на месяц, предположим, в санаторий, а там еще и поболеть? Вам полезно исчезнуть. Как рыба. — Адвокат рукой сделал ловкое движение, и ладонь его рыбкой быстро нырнула вниз. — Уйти на глубину.
— Разве мой временный отъезд что-то изменит? Это вызовет лишние подозрения. В лучшем случае оттянет развязку.
— Как сказать! Боюсь, что вы для них — козел отпущения, и они вот-вот повернут на вас. А если вы надолго исчезнете — могут повернуть и в другую сторону, а с вами бросить, ограничившись тем, что уже есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174