Не знал отца с рождения Мишка, и этот Алек не знал. Все до мурашек похоже — и как-то иначе все — как и было у них, у Арона и Леопольда. Была там общая ниточка, была и порвалась, и все порвалось тогда разом, и оба они пропали. И вот — сыновья у обоих! Не верь тут в судьбу, в начер… в предначертание.
— Что с ним было? Вы много можете рассказать?
— И много. — Никольский вздохнул. — И ничего.
— Мне бы хотелось… если вы будете так добры…
— Да, милый, да. Я тебе все расскажу. Но пожалуй… Не думай, что из любопытства, просто, так будет лучше…
— Вы хотите, чтобы сначала я? Кто я, откуда, как попал к вам?
Чудесная улыбка у мальчишки.
— В общем, так… В общем, оказывается, я не знал отца… И не знал матери.
— Что-что?
— Это так, Леонид Павлович. С матерью все было правдой с самого начала, — с печальным юмором улыбнулся он. — Моя мать умерла при родах. Ну, не совсем… То есть они с отцом жили в тропиках, и… Ах, что я говорю! — И он с нарочитой жесткостью, будто читал анкету, стал объяснять: — Моя покойная мать, чьим мужем был советский торгпред Андрей Бурков, скончалась за границей через несколько дней после того, как я родился, она скончалась от заражения крови. Они жили в тропиках. Там с медициной было сложно.
Никольский переваривал все это.
— Почему он ее сюда не отправил рожать?
— Там была весна. То есть осень — я родился весной, а это было в Южных тропиках. И шел, you see, — Алек сбился вдруг на английский, — тропический ливень, и их отрезало.
— На какой же срок их отрезало? ты шутишь?!
— Я думаю, что мать очень долго скрывала. Мне потом, то есть недавно, отец… Вы видите, я все говорю — «отец»?
— Алек, не терзай себя, не волнуйся!
— Он мне сказал, что мать очень хотела, чтобы я был. Она очень любила моего отца, а второй — ну, мой отчим, да? — увез ее за границу, и там только она узнала, что должен быть ребенок.
У Никольского прорезалось:
— Я же вспомнил! — вскричал он неожиданно и второй раз уже схватил Алека за рукав. — Я вспомнил! Рассказывал
— Эмма!? Ну, Алек?! Ее звали — Эмма?
— Вы знали, вы? — Алек тоже схватил Никольского, и они трясли друг друга и говорили — слушая и не слушая:
— Он рассказывал — значит отец —
— Вспоминаю, она — это первая —
— Значит, отец ее помнил?
— Она же его первая любовь, понимаешь?
— Он не бросил ее, они — ?
— Ох, там было на сплошной романтике —
— Они оба любили, и я родился, и —
— Алек, Алек, ну, продолжай, продолжай, я потом все расскажу, я — все помню!
— Продолжать, продолжать… — Он успокоился понемногу. — Я не уверен, что именно? В общем, выкормили меня, — это не интересно, — отец, мой отчим, женился. Он сейчас мне о том сказал, что тетю Иру он любил еще до того, как женился на маме. А потом, после смерти мамы, уже года, кажется, через три они смогли жениться. Некрасиво все это, правда? Мне неприятно рассказывать.
— Алек, ничего. Так бывает у людей. Ты еще очень молод.
— Надеюсь, — усмехнулся Алек. И опять в нем явился Арон.
— Почти все время я жил «в заграницах». — Он это сказал иронически. — Знаете, колонии наших работников? Оканчивал школу в Союзе, родственники отца следили, чтобы учился. Что-то было не в порядке, я чувствовал. Я стал понимать понемногу, что их смущало, — засмеялся он. — Внешность! Понимаете? На отца не похож, мать была рыжей!
Это его забавляло, и он стал смеяться.
— Понимаю. Еврейская внешность, — мрачно уточнил Никольский.
— А! Вот-вот! — подхватил сразу Алек. — А скажите, это есть? Вы же все знаете, — это действительно — есть?
Никольский повел плечом.
— Об этом, Алек, потом. Ты еще не закончил.
— Хорошо. Теперь, в общем, я поступил в институт. Отец — ух, любимый мой отчим! приехал ни с того ни с сего, зовет меня в ресторан, представляете? И в «Национале» —
— О, черт возьми!
— Что вы?
— Нет, нет, ничего. Конечно же, в «Национале»! И что же?
— Там, в общем, сцена была из Диккенса, you know… Вы знаете роман «The Adventures of Oliver Twist» — то есть…
— Да, да, Алек, «Оливер Твист».
Алек засмеялся.
— Я — это Оливер Твист.
Он наклонил голову и стал снимать с шеи, растрепывая шевелюру, цепочку, Никольский видел на нем сквозь распахнутый ворот рубахи эту цепочку, и думал, что на ней висит модный крестик. Но Алек подал ему медальон.
— Осторожно, пожалуйста. Там…
Никольский, кажется, знал, что он увидит там. Из медальона глянул на него наивный, совсем молоденький Арон — такой незнакомый и такой знакомый теперь, когда он сидел напротив в образе Алека. По окружности медальона лежал виток блестящих черных волос. Все, что осталось…
— Мать ему рассказала. А перед смертью отдала эту штуку. Просила сохранить для меня. Сентиментально, правда?
— Милый мой, заткнись! — с нежностью сказал Никольский.
— Извините, пожалуйста. Вот и все. Он мне поведал тайну моего происхождения, — засмеялся Алек. — И еще одно.
Алек полез в карман, достал записную книжечку, а из нее — газетный прямоугольник. Развернул его и подал Никольскому. "НЕКТО ФИНКЕЛЬМАЙЕР — «ПОЭТ», — было сказано там.
— Откуда это у тебя?
— Отчим вырезал из газеты. Он был в Москве в один из своих приездов, и ему на глаза попалось. Он подумал, что, может быть, это и есть тот Финкельмайер, который отец его сына? — Алек во всю заливался. И в этом тоже был Арон, который всегда начинал дурачиться, когда ему становилось паскудно.
— А знаете? — Алек легко становился серьезным. — Эта бумажка и помогла найти вас.
— Каким образом?
— Он попросил кого-то в прокуратуре. Дал эту статью, они нашли дело, а в нем — вы, как свидетель. Это вы ему предоставили комнату — и — тут написано… что-то невозможное.
— Все, Алек, возможно! Я тебе все расскажу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174