ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Чувство возмущения сменило таковое восторга, и Баала окружили рассерженные мужчины, требующие сообщить причины этих извращенных, этих худших византийских оскорблений. В этот миг Баал сбросил свой абсурдный тюрбан.
— Я — Баал, — объявил он. — Я не признаю никакой юрисдикции, кроме той, что исходит от моей Музы; или, точнее, моей дюжины Муз.
Стражи схватили его.
Генерал, Халид, хотел порешить Баала немедля, но Махаунд попросил, чтобы поэта судили сразу после шлюх. Поэтому, когда двенадцать жен Баала, которые развелись с камнем, чтобы выйти замуж за него, были приговорены к смерти через побиение камнями, дабы наказать их за безнравственность их жизней, Баал стоял лицом к лицу с Пророком: зеркало, встретившееся с прообразом, тьма, встретившаяся со светом. Халид, сидящий одесную Махаунда, предложил Баалу последний шанс объяснить свои мерзкие дела. Поэт поведал историю своего пребывания в Занавесе, используя самый простой язык, не скрывая ничего, даже своего последнего малодушия, после которого все, что он сделал с тех пор, было лишь попыткой компенсации. Но тогда случилось невероятное. Толпа, набившаяся в шатер суда, зная, что, в конце концов, перед ними известный сатирик Баал, в свое время — обладатель самого острого языка и самого острого ума в Джахилии, разразилась (как бы сильно ни пыталась сдержаться) хохотом. Все честнее и проще описывал Баал свой брак с двенадцатью «женами Пророка», все бесконтрольнее становилось ужасающее веселье аудитории. К концу речи добрый народ Джахилии буквально рыдал со смеху, не в силах остановиться даже тогда, когда солдаты с пиками и ятаганами пригрозили им немедленной смертью.
— Я не шучу! — визжал Баал в толпу, которая кричала, вопила, хлопала себя по бедрам в ответ. — Это вовсе не шутка!
Ха-ха-ха. Пока, наконец, не повисло молчание; Пророк встал.
— В прежние дни ты глумился над Провозглашением, — произнес Махаунд в наступившей тишине. — Тогда эти люди тоже наслаждались твоими издевательствами. Теперь ты возвращаешься, чтобы позорить мой дом, и, кажется, снова преуспеваешь в том, чтобы считаться худшим из людей.
Баал молвил:
— Я закончил. Делай, что хочешь.
Тогда он был приговорен к обезглавливанию, в тот же час, и пока солдаты грубо выталкивали его из шатра к земле убиения, он кричал через плечо:
— Шлюхи и писатели, Махаунд. Мы — те люди, которых ты не сможешь простить.
Махаунд ответил:
— Писатели и шлюхи. Я не вижу тут никакой разницы.
* * *
Была когда-то женщина, которая не менялась.
После того, как предательство Абу Симбела поднесло Джахилию Махаунду на блюдечке с голубой каемочкой и подменило идею величия города махаундовской действительностью, Хинд обсосала Пророку пальцы ног, провозгласила Ля-иллаха, а затем отступила на высокую башню своего дворца, где ее настигли новости о разрушении храма Ал-Лат в Таифе и всех статуй богини, о существовании которых было известно. Она заперлась в своей башенной комнатке с собранием древних манускриптов, которые, кроме нее, не мог расшифровать ни один житель Джахилии; и в течение двух лет и двух месяцев оставалась там, тайно штудируя оккультные трактаты, велев только, чтобы поднос с простой пищей раз в день оставляли перед ее дверью и чтобы в то же самое время выносили ее ночной горшок. Два года и два месяца она не видела ни одного живого существа. Затем она вступила в спальню своего мужа: на рассвете, разодетая во все свои наряды, при драгоценностях, сверкающих у нее на запястьях, лодыжках, пальцах ног, в ушах и на горле.
— Пробудись, — скомандовала она, откинув его полог. — Настал день для празднования.
Он заметил, что она выглядит не старее, чем в тот день, когда он виделся с нею в последний раз; если даже не моложе, чем прежде, словно даруя правдоподобность слухам, утверждавшим, что она колдовством убедила время бежать для нее вспять в пределах границ ее башенной комнатки.
— Чего мы добились, чтобы праздновать? — спросил последний Гранди Джахилии, отхаркивая свою обычную утреннюю кровь.
Хинд ответила:
— Я не могу полностью изменить поток истории, но месть, во всяком случае, будет сладкой.
Через час поступило известие, что Пророк, Махаунд, повержен фатальной болезнью, что он лежит в постели Аиши с ужасными болями в голове, словно бы наполненной демонами. Хинд весь день спокойно готовилась к банкету, отправляя слуг во все концы города, чтобы пригласить гостей. Но, конечно же, никто не пришел на вечеринку в этот день. Вечером Хинд сидела одна в большом зале своего дома, среди золотых тарелок и хрустальных стаканов своей мести, ела из простой тарелки кускус, пока ее окружали сверкающие, манящие, ароматнейшие блюда всевозможных сортов. Абу Симбел отказался присоединяться к ней, считая ее пиршество непристойным.
— Ты съела сердце его дяди, — кричал Симбел, — а теперь собираешься сожрать его самого.
Она смеялась ему в лицо. Когда слуги заплакали, она прогнала их тоже и осталась сидеть в уединенном ликовании, пока свечи отбрасывали странные тени на ее совершенное, бескомпромиссное лицо.
Джибрилу снится смерть Махаунда:
Поскольку голова Посланника болела, как никогда прежде, он понял, что настало время, когда ему будет предложен Выбор;
С тех пор ни один Пророк не может умереть прежде, чем увидит Рай, а затем ему будет предложено выбрать между этим миром и миром грядущим;
Итак, положив голову на колени своей возлюбленной Аиши, он закрыл глаза, и жизнь, казалось, покидала его; но через некоторое время он вернулся;
И обратился к Аише:
— Мне был предложен и мною был сделан мой Выбор, и я избрал царствие Божие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207
— Я — Баал, — объявил он. — Я не признаю никакой юрисдикции, кроме той, что исходит от моей Музы; или, точнее, моей дюжины Муз.
Стражи схватили его.
Генерал, Халид, хотел порешить Баала немедля, но Махаунд попросил, чтобы поэта судили сразу после шлюх. Поэтому, когда двенадцать жен Баала, которые развелись с камнем, чтобы выйти замуж за него, были приговорены к смерти через побиение камнями, дабы наказать их за безнравственность их жизней, Баал стоял лицом к лицу с Пророком: зеркало, встретившееся с прообразом, тьма, встретившаяся со светом. Халид, сидящий одесную Махаунда, предложил Баалу последний шанс объяснить свои мерзкие дела. Поэт поведал историю своего пребывания в Занавесе, используя самый простой язык, не скрывая ничего, даже своего последнего малодушия, после которого все, что он сделал с тех пор, было лишь попыткой компенсации. Но тогда случилось невероятное. Толпа, набившаяся в шатер суда, зная, что, в конце концов, перед ними известный сатирик Баал, в свое время — обладатель самого острого языка и самого острого ума в Джахилии, разразилась (как бы сильно ни пыталась сдержаться) хохотом. Все честнее и проще описывал Баал свой брак с двенадцатью «женами Пророка», все бесконтрольнее становилось ужасающее веселье аудитории. К концу речи добрый народ Джахилии буквально рыдал со смеху, не в силах остановиться даже тогда, когда солдаты с пиками и ятаганами пригрозили им немедленной смертью.
— Я не шучу! — визжал Баал в толпу, которая кричала, вопила, хлопала себя по бедрам в ответ. — Это вовсе не шутка!
Ха-ха-ха. Пока, наконец, не повисло молчание; Пророк встал.
— В прежние дни ты глумился над Провозглашением, — произнес Махаунд в наступившей тишине. — Тогда эти люди тоже наслаждались твоими издевательствами. Теперь ты возвращаешься, чтобы позорить мой дом, и, кажется, снова преуспеваешь в том, чтобы считаться худшим из людей.
Баал молвил:
— Я закончил. Делай, что хочешь.
Тогда он был приговорен к обезглавливанию, в тот же час, и пока солдаты грубо выталкивали его из шатра к земле убиения, он кричал через плечо:
— Шлюхи и писатели, Махаунд. Мы — те люди, которых ты не сможешь простить.
Махаунд ответил:
— Писатели и шлюхи. Я не вижу тут никакой разницы.
* * *
Была когда-то женщина, которая не менялась.
После того, как предательство Абу Симбела поднесло Джахилию Махаунду на блюдечке с голубой каемочкой и подменило идею величия города махаундовской действительностью, Хинд обсосала Пророку пальцы ног, провозгласила Ля-иллаха, а затем отступила на высокую башню своего дворца, где ее настигли новости о разрушении храма Ал-Лат в Таифе и всех статуй богини, о существовании которых было известно. Она заперлась в своей башенной комнатке с собранием древних манускриптов, которые, кроме нее, не мог расшифровать ни один житель Джахилии; и в течение двух лет и двух месяцев оставалась там, тайно штудируя оккультные трактаты, велев только, чтобы поднос с простой пищей раз в день оставляли перед ее дверью и чтобы в то же самое время выносили ее ночной горшок. Два года и два месяца она не видела ни одного живого существа. Затем она вступила в спальню своего мужа: на рассвете, разодетая во все свои наряды, при драгоценностях, сверкающих у нее на запястьях, лодыжках, пальцах ног, в ушах и на горле.
— Пробудись, — скомандовала она, откинув его полог. — Настал день для празднования.
Он заметил, что она выглядит не старее, чем в тот день, когда он виделся с нею в последний раз; если даже не моложе, чем прежде, словно даруя правдоподобность слухам, утверждавшим, что она колдовством убедила время бежать для нее вспять в пределах границ ее башенной комнатки.
— Чего мы добились, чтобы праздновать? — спросил последний Гранди Джахилии, отхаркивая свою обычную утреннюю кровь.
Хинд ответила:
— Я не могу полностью изменить поток истории, но месть, во всяком случае, будет сладкой.
Через час поступило известие, что Пророк, Махаунд, повержен фатальной болезнью, что он лежит в постели Аиши с ужасными болями в голове, словно бы наполненной демонами. Хинд весь день спокойно готовилась к банкету, отправляя слуг во все концы города, чтобы пригласить гостей. Но, конечно же, никто не пришел на вечеринку в этот день. Вечером Хинд сидела одна в большом зале своего дома, среди золотых тарелок и хрустальных стаканов своей мести, ела из простой тарелки кускус, пока ее окружали сверкающие, манящие, ароматнейшие блюда всевозможных сортов. Абу Симбел отказался присоединяться к ней, считая ее пиршество непристойным.
— Ты съела сердце его дяди, — кричал Симбел, — а теперь собираешься сожрать его самого.
Она смеялась ему в лицо. Когда слуги заплакали, она прогнала их тоже и осталась сидеть в уединенном ликовании, пока свечи отбрасывали странные тени на ее совершенное, бескомпромиссное лицо.
Джибрилу снится смерть Махаунда:
Поскольку голова Посланника болела, как никогда прежде, он понял, что настало время, когда ему будет предложен Выбор;
С тех пор ни один Пророк не может умереть прежде, чем увидит Рай, а затем ему будет предложено выбрать между этим миром и миром грядущим;
Итак, положив голову на колени своей возлюбленной Аиши, он закрыл глаза, и жизнь, казалось, покидала его; но через некоторое время он вернулся;
И обратился к Аише:
— Мне был предложен и мною был сделан мой Выбор, и я избрал царствие Божие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207