Умри я завтра, никто не пошевелится. Да и у кого поднимется язык обвинять людей за то, что им нет дела до такого эгоистичного, бездумного и грубого существа – мудака, труса и морального урода.
Размышляя таким образом, я вдруг почувствовал в своем страдании острый и поразительно приятный привкус. От самобичевания по душе расползалась едва заметная мазохистская дрожь, окрашивая все вокруг в горько-сладкий цвет меланхолии.
А когда я увидел себя со стороны, словно в кино – на тропическом берегу в полном одиночестве и с выражением горько-сладкой меланхолии на лице – то вдруг почувствовал, как по всему телу разливается радостная волна. Это ведь охуеть, как здорово. Сцена, достойная рекламы дезодоранта. Это ведь именно то, для чего нам дается свободный год. Вот он – момент истины. Я нашел себя.
Я пришел в такое возбуждение, что едва не расплакался – странная реакция, и не правильная, потому что это были бы не слезы счастья, а слезы “ну почему я один, и мне так плохо”. Я разозлился на себя за то, что дурацкими слезами чуть не испортил такой торжественный момент. А от злости на себя оставался всего шаг обратно в депрессию, одиночество и самобичевание.
Зря я стал копаться в собственных эмоциях. Никуда это занятие меня не вывело. Зато я нашел себя – неплохое приобретение.
* * *
Я провел в Гоа неделю прежде чем смог почти без содрогания думать о новой поездке, и за это время обнаружил там еще несколько путешественников. Правда так и не смог сойтись с ними поближе. Среди них не было англичан, все они принадлежали к чуть более старшему поколению и смотрели на студентов свысока. Время от времени мы разговаривали – держались они дружелюбно, но я так и не смог отделаться от чувства, что до меня снисходят.
Это была банда австралийцев, очень веселая, но им всем было двадцать с лишним лет, с окружающими они вели себя, как настоящие мачо, и это настораживало. Всех, кто моложе, они считали сопляками, и не раз я ловил пренебрежительные ухмылки, стоило мне в их присутствии открыть рот – это действовало на нервы. Ничего интересного я им сообщить не мог – они путешествовали уже не первый месяц и побывали в таких переплетах, с которыми мои жалкие истории конкурировать были не в состоянии: однажды, например, вместе с контрабандистами, переправляющими героин, они искали дорогу в джунглях Таити; в другой раз – воевали с кухонными тараканами в индонезийской тюрьме; а в третий – взбирались на Эверест в шлепанцах без задников и гавайских рубашках.
Они не пережевывали бесконечно тот мусор, который так любят хиппи матушки Индии, они шли по Азии, как австралийцы – поглощая ящиками пиво и стебаясь над всем белым светом. Веселые были ребята, хоть и не очень мне нравились.
Впервые я пожалел, что мало ездил по миру. Никогда раньше я не завидовал старшим путешественникам, потому что большинство из них были обыкновенными неудачниками. В тридцать лет таскаться по Индии, явно запутавшись в собственной жизни – чему тут было завидовать. Так вышло, что большинство рюкзачников, которые мне встречались были или моего возраста, или из поколения несчастных бородатых отморозков. И только эта банда двадцатипяти-двадцатисемилетних мачо заставила меня поежиться. Что-то было в них такое, что вызывало во мне ревнивую зависть. Рядом с ними я чувствовал себя ребенком. Никогда, даже если разговор шел вообще ни о чем, я не мог отделаться от страха, что ляпну сейчас какую-нибудь наивную глупость.
Один хороший вечер в Гоа мне запомнился – это когда австралийцы чуть не подрались со швейцарским хиппи. Было уже поздно, и все обитатели курорта мирно пили в единственном работающем в это время баре, оформленном в стиле Джимми Хендрикса. Швейцарец крутился вокруг девчонки и, чтобы произвести на нее впечатление, орал во всю глотку историю о том, как он, рискуя жизнью, прорывался в Тибет и повернул назад только тогда, когда понял, что это невозможно.
Прервал его Гарт – самый здоровый из австралийцев; он похлопал швейцарца по плечу и сказал:
– Эй, ссыкун, приглуши-ка звук. Мы тут играем на бутылки, а ты мешаешь.
Австралийцы (и я тоже) весело заржали.
– В чем дело? – переспросил швейцарец.
– Да так, ерунда, но а) – ты пиздишь слишком громко, и б) – ты просто пиздишь.
– Это не пиздеж, мой друг. Я два месяца проторчал в голмудской тюрьме из-за того, что пытался пролезть в Тибет. Это не пиздеж.
– Слушай, приятель, я не собираюсь с тобой базарить, но даже самый последний мудак с двумя извилинами в голове и тот знает, что дорога через Голмуд уже сто лет, как закрыта. Я был в Тибете три месяца назад, и добирался по южной дороге – через Кашгар.
– Что за хуйня! Я проверял, там еще больше полиции, чем в Голмуде.
– Весь Голмуд кормится туристами, которые делают вид, что рвутся в Тибет, а на самом деле бояться пошевелить жопой. Серьезные люди идут через Кашгар.
– Хуйня. Я очень хотел попасть в Тибет, но через полицию прорваться невозможно.
– Конечно, если сидеть в детском садике Голмуде и слушаться дядю-полицейского.
– Голмуд – не детский садик!
– Если ты всерьез хотел попасть в Тибет, надо было чуть-чуть пошевелиться и рискнуть жопой. Я добирался на грузовике: водила знал посты и каждый раз высаживал меня из машины. Я обходил полицию сзади, а потом он меня подбирал.
– Это невозможно. Это займет две недели. Там даже негде купить поесть.
– Черт подери, это и заняло две недели, мы с водилой жрали одну овсянку, но это возможно. Если, конечно, на самом деле хочешь попасть в Тибет.
– Пиздишь ты, австралиец. Всем известно, что Тибет для туристов закрыт.
– Официально.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52