Все в комнате замерли – абсолютное внимание и какое-то всеобщее тепло. Мы все чувствовали одно и то же. Великолепно. Не нужно было ничего говорить, произносить речи, – мы и так ощущали, что мы вместе. Странное состояние.
Я вообще-то не из тех козлов, которые только и знают, что любить человечество, но для того вечера пришлось сделать исключение. Даже Луиза, похоже, была в хорошем настроении, и мы с ней роскошно провели время, хотя именно в тот вечер я решил, что на самом деле она весьма уродлива.
Барри большую часть времени протусовался с моим братом.
Глава сороковая
Дэн собирался на Новый год вернуться в Кембридж, но в итоге остался в Хэрроу еще на целых две недели. Он столько не бывал дома с тех пор, как поступил в университет.
Хотя его портновское развитие, видимо, как-то застопорилось (хитом в Дэновом гардеробе зимы 87-го был бутанский джемпер из шерсти яка с вывязанными лосиными головами), он, судя по всему, был ужасно счастлив, и мы общались замечательно, как никогда. Наконец-то разница в возрасте перестала казаться чем-то значимым.
Однако, если не считать краткого повторного визита к “Салли: девочке со скакалкой” (для которой мы, к сожалению, забыли захватить какашки в пакете), часто видеться нам не удавалось. Я был в основном занят сеансами взаимного психофизического насилия с Луизой, а Дэн круглые сутки пропадал где-то с друзьями.
Он мне не говорил, кто они, поэтому я пришел к выводу, что это кто-нибудь из его университетского набора чудиков. Этим, во всяком случае, объяснялся его кошмарный джемпер. Однако Дэн, видимо, отлично проводил с ними время – вечерами он даже не приходил домой. Дэн утверждал, что просто тусовался у друзей дома и пропустил последний поезд, но по тому, как он себя вел, я видел, что происходит что-то пикантное.
Правда, я не настаивал на признании, поскольку в таких вещах он не слишком уверенный в себе человек, мой братец. Я просто радовался, что это происходит, – Дэн, конечно, очень милый, но донжуаном его назвать трудно.
Остаток рождественских каникул я поделил поровну между переживаниями по поводу Луизы, переживаниями по поводу экзаменов за шестой класс и мастурбацией. Было что-то особенно утешительное в доброй старой шестидесятисекундной дрочке – она напоминала мне о блаженно простой девственной жизни школьника.
Правда, меня немножко нервировало, что, несмотря на регулярный секс с Луизой, я по-прежнему тереблю себя. Я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь избавиться от этой привычки. Дело в том, что с некоторой точки зрения я предпочитал мастурбацию сексу. Не ощущения – поймите меня правильно, я ж не извращенец, – просто правильный выбор момента гарантировал, что дрочка почти наверняка получится, а вот секс иногда несколько утомлял.
Это было странно. За два месяца я прошел путь от “смысл жизни; первопричина бытия на планете; мотивация большинства действий и мыслей; главнейшее желание, от которого зависит вся моя будущая жизнь” до “несколько утомлял”.
Не то чтобы секс не оправдывал ожиданий, просто... ох, блин, я сам не понимаю. Спросите кого-нибудь другого. Это слишком тоскливо.
Ближе к концу каникул, когда я хандрил дома, а мой брат бродил по городу, разбрызгивая сперму, меня потрясла удивительная мысль. Мне пришло в голову, что университет определенно должен быть лучшим местом на земле, если даже моего брата – в серых кримгшеновых брюках с карманами на бедрах, с бутанскими лосиными головами из шерсти яка на груди, – если даже его там прикармливают.
В тот день меня впервые обуяло желание сдать экзамены за шестой класс. Если я получу приличные оценки и перестану быть боксерской грушей для Луизы, тогда я просто обречен на окружение из сексапильных, смешливых, разумных девчонок. Я вернулся в школу с раскаленной докрасна трепещущей авторучкой, страстно желая накинуться на какую-нибудь серьезную работу.
Глава сорок первая
Весенний семестр (который следовало бы называть пасхальным) был сплошь забит собеседованиями. Мое первое собеседование проходило в Йорке, где я дружески поговорил о нескольких романах с кошмарно одетым милым человеком, который предложил принять меня за две четверки и тройку. Второе собеседование было в Бристоле, где я менее дружески поговорил с менее кошмарно одетым, менее милым человеком, который предложил принять меня за пятерку и две четверки. Ни четвертый, ни пятый университеты, выбранные мной, не предложили мне ни условий приема, ни собеседования, поскольку там пришли к выводу, что я в итоге устроюсь где-нибудь еще. Оставался только Кембридж – выбор номер один, – куда меня в конце концов пригласили на собеседование в середине февраля.
Прочитав в неофициальном каталоге (составленном студентами), что самый богатый кембриджский колледж – Тринити, где дают массу грантов на книжки и путешествия, я подал заявление туда. В принципе, собеседование было практически таким, как я и думал (неприязненный допрос отвратительно одетого неприятного человека), но строгость меня удивила. Мне назначили два собеседования – одно на 10.30 у доктора Чэмберса, другое на 11.00 у доктора Морна. Я явился к доктору Чэмберсу на десять минут раньше и услышал из его кабинета голоса. Минут пять я терзался, стоит ли постучать, просто чтобы он понял, что я уже здесь, до интервью оставалось всего пять минут, так что я постучал. Он не отозвался, и я решил, что он осознал факт моего появления и просто заканчивает предыдущее интервью.
К 10.35 я там простоял уже четверть часа, и меня все еще никто не пригласил зайти. Меня трясло под высоковольтным напряжением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55