А теперь приспособление людей к жизни под водой стало научной программой, и "Человек-амфибия" противопоставляется разным "необоснованным утверждениям и сомнительным идеям"...
И ведь это не единственный случай. Превратились в явь сотни идей, считавшихся когда-то антинаучной фантастикой, но не перевелось стремление обезопасить.
* А. Б е л я е в. Собр. соч., т. 7, стр. 229.
** Ю. Котляр, "Мир мечты и фантазии". "Октябрь", 1967, № 4, стр. 194.
Идеи всегда рождаются "сомнительными"; ни одна смелая идея - ни в науке, ни в фантастике - не была сразу признана абсолютно верной. Идеи растут, испытываются жизнью, и если они верны, со временем крепнут и выживают. Без слабых и писклявых новорожденных не было бы зрелых людей. Нелепо "отменять" новорожденных только потому, что есть сомнения в их будущем.
Ну, с Ю. Котляром понятно. Он ратует за чисто популяризаторскую фантастику и "освобождает" фантаста от необходимости что-то придумывать самостоятельно. Удивляет другое: к такому же выводу приходят и некоторые оппоненты Ю. Котляра.
Фантастика, говорят они, это художественная литература, а предметом художественной литературы является человек. Отсюда вывод: нет необходимости придумывать новые идеи, выдвигать новые модели будущего, ибо фантастика - только литературный прием.
Да, художественная литература всегда была человековедением. Она им и осталась. Но где-то в середине XX века возник сначала едва приметный, а теперь уже отчетливо видимый процесс расширения духовного мира человека.
В известном курсе физики Ричарда Фейнмана есть небольшое лирическое отступление. Я приведу его, оно поможет увидеть, что именно меняется в духовном мире человека:
"Поэты утверждают, что наука лишает звезды красоты, для нее, мол, звезды - просто газовые шары. Ничего не "просто". Я тоже любуюсь звездами и чувствую их красоту. Но кто из нас видит больше? Обширность небес превосходит мое воображение... Затерянный в этой карусели, мой маленький глаз способен видеть свет, которому миллионы лет. Безбрежное зрелище Вселенной... и я сам - ее часть. Быть может, вещество моего тела извергнуто какой-нибудь забытой звездой, такой же, как вон та, чей взрыв я вижу сейчас. Или я смотрю на звезды гигантским оком Паломарского телескопа, вижу, как они устремляются во все стороны от той первоначальной точки, где, быть может, они некогда обитали бок о бок. Что это за картина и каков ее смысл? И зачем все это?.. Почему же нынешние поэты не говорят об этом? Что за народ эти лирики, если они способны говорить о Юпитере только как о человеке, и молчат, если это огромный вращающийся шар из метана и аммиака?" *
На протяжении тысячелетий такое видение мира было редчайшим исключением. Но не надо быть футурологом, чтобы уверенно предсказать: умение видеть, слышать, чувствовать большой, мир станет характерной особенностью человека будущего. Соответственно должно расшириться и понятие человековедения. Может быть, уже сегодня правильнее было бы говорить, что литература - это мировидение.
Подавляющее большинство героев фантастики - ученые. Чаще всего - большие ученые. Нельзя сколько-нибудь убедительно показать таких людей без адекватных им мыслей и идей. Мало заверить, что герой - умный человек. Надо вложить в его голову умные мысли и новые идеи, которые создали бы определенное, свойственное именно этому человеку видение большого мира.
Иначе получится, как в повести В. Михайлова "Спутник "Шаг вперед". В центре этой повести - Особое звено космонавтов. Вот появляется один из них:
"- Ну, Гур, - сказал круглолицый. - Ну, ну..."
Затем "круглолицый" умолкает до следующей страницы, где вновь произносит: "Ну, Гур. Ну, ну..."
И потом на следующей странице:
"- Ну, ну, Слава, - сказал Дуглас. - Ну... Дразнить себя".
И тут же:
"- Ну, ну, - сказал Дуглас".
Еще через три страницы:
"- Ну, Гур. Ну, ну..."
И еще через три:
"- Ну, Гур, - проворчал Дуглас. - Ну, ну..."
Так и пройдет по повести "круглолицый Дуглас", сказав 172 слова, из которых 124 - "ну". Разумеется, это не случайно: нет у автора новых мыслей и идей для своих героев. И хоть названы эти лица Особым звеном, хоть заверяет нас автор, что они умные и даже талантливые, все они "ну-ну". Поэтому и возятся с пустяковой задачей на всем протяжении пространной повести. Нет идеи, на которой можно было бы показать Особое звено; нет у героев интересных мыслей, убоги духом эти герои.
* "Фейнманские лекции по физике", 1965, т. 1, стр. 64.
Странный человек был Беляев. Его ругали за новые идеи, его толкали к популяризации того, что уже кем-то придумано и кем-то одобрено, а он вновь и вновь искал необычайное. Уже на склоне лет он сказал о фантастических идеях: "Они должны быть новыми, это прежде всего". И ведь умел находить новые идеи!
Когда оглядываешь эти идеи, собранные вот так, вместе, сразу бросается в глаза их, пожалуй, главная особенность: в лучших своих вещах Беляев - вопреки традиционной схеме - сочетал уэллсовскую неожиданность с жюльверновской достоверностью.
В самом деле, разве "Голова профессора Доуэля" менее фантастична, чем, скажем, "Остров доктора Моро" или "Человек-невидимка"? Но как вскользь говорит Уэллс об операциях Моро и опытах Гриффина, и с какой убедительностью показана Беляевым работа Керна!
Не думайте, пожалуйста, что это так просто - найти неожиданную идею и обосновать ее. Простота тут кажущаяся. Можно найти неожиданную идею, но она не поддастся обоснованию, и вы получите всего лишь изящную юмореску вроде "Правды о Пайкрафте" Уэллса. Можно все очень правдоподобно обосновать, но при этом улетучится неожиданность: так было с "Плавучим островом" Жюля Верна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10