Они лежали частично на футоне, частично на полу, в вихре ощущений, хватая ртом воздух. Кошка удрала из комнаты, решив, что это какая-то ритуальная человеческая борьба. И кто-то в какой-то момент сбил на пол папоротник.
Как обычно, в подобные мгновения люди склоняются к религиозности.
— О господи… О боже мой…
— Боже… О боже…
— Принесу воды. — Мэй встала, завернулась в простыню и босиком прошлепала на кухню. Эдвин скинул второй ботинок. Потянулся. Подумал о Дженни и удивился, что не испытывает угрызений совести. И тут же почувствовал вину за то, что не чувствует вины.
Посмотрел вниз, широко улыбнулся и крикнул:
— Мэй! Эрекция пропала!
— Надеюсь. — Она принесла стакан холодной воды. — Держи. У тебя иссохший вид.
— Ты не понимаешь. Эрекция пропала. Я без сил. Совершенно без сил. Таким и должен быть секс! Вот я сижу здесь, мне слегка не по себе, чуть неловко и немного стыдно. Вот каким должен быть секс. А не слиянием со Вселенной. Секс с женой слишком… слишком совершенен.
— Значит, совершенен. — В голосе Мэй зазвучал холодок, но Эдвин этого не заметил.
— Да, совершенен. Все четко организовано. Чисто, аккуратно, точно. Секс с моей женой чересчур хорош, понимаешь? Секс не должен быть чистым и аккуратным. Нужно некоторое ощущение грязи и вины. Двойственность — вот слово, которое я искал. Секс должен быть двойственным. — Он отхлебнул воды. — Мне так хорошо!
Ледяное молчание.
— Эдвин, я думаю, тебе пора. Он искренне удивился.
— Почему? Я что-то не то сказал?
— Уходи.
— Но, Мэй…
— Помнишь «Шератон Тимберленд»? Помнишь? — в ее голосе зазвучали боль и гнев. — Помнишь?
— Конечно. Постоянно вспоминаю. Каждый день на работе, каждый раз, как встречаю тебя в коридоре.
— Правда? — Ее решимости поубавилось. — Я и не знала… Не представляла, что это так много значит для тебя. Что это так важно.
— Нет, не в том смысле. Это было ужасно. Я так об этом жалел. Спрашивал себя, зачем сделал эту глупость… Тогда я совсем запутался. Было то самое двойственное ощущение.
— Значит, двойственное, — сухо повторила Мэй.
Эдвина выставили за дверь, с пиджаком и ботинками в руках, штаны натянуты лишь до колен, галстук свободной петлей болтается на шее, на лице написано потрясение.
— За что? — спросил он, когда дверь захлопнулась. Было слышно, как щелкнул замок, как Мэй закрывалась, поднимала мосты, запиралась на засов.
— Мэй… — позвал он мягко. — Мэй! Ответа он не дождался.
А за стенами крепости Мэй уселась на диванчике с кошкой Чарли на коленях и раскачивалась взад и вперед, и слезы наполняли глаза и переливались через край. Снова и снова. Не из-за того, что он сказал, а из-за того, что не сказал.
Она плакала потому, что больше не будет так близка с ним, не позволит себе такой близости. Кто такой Эдвин де Вальв? Дерганый, бесчувственный редактор со степфордской женой, постоянно на грани срыва. Куда она смотрела? Как позволила себе влюбиться в подобного субъекта? О чем она думала?
Вот именно, что не думала. В том-то и дело. (Как обычно.)
Глава двадцать третья
— Помада, — сказала Дженни, и Эдвин застыл на месте. — Что?
— На галстуке. Видишь? Вот, вот и вот. Банально — муж возвращается с помадой на галстуке. — Она подошла ближе и пригляделась. — Новый оттенок, но фирма та же. Везде узнаю. Эта… как там ее… Пухленькая такая.
— Стив?
— Да нет же. Мэй. Правильно? Так что же случилось?
Эдвин сглотнул. Алиби нет. Он ничего не придумал. Стоял, словно проглотив язык, и вспоминал о следах помады на груди, полоске на спине, между пальцами ног. Он был ходячей картой супружеской измены.
— Понимаешь ли…
Но Дженни перебила, не дав Эдвину промямлить жалкое подобие оправдания:
— Так что случилось? Вы веселились на работе, и Мэй упала на тебя? Или, может, она была расстроена, ты ее пожалел и обнял, чтобы утешить?
Эдвин откашлялся.
— Да. Первое.
— Веселились?
— Да. Веселились. На работе. Именно на работе. Так и есть. Когда мы веселились… слушай, может, закажем на ужин что-нибудь? Тайское, например? Не знаю, как ты, а я голоден как волк.
— Еще бы, — сказала Дженни, на ее лице появилась знакомая лукавая улыбка. — Но прибереги немного сил.
Эдвин понял, что это значит, и сердце его упало в бездну отчаяния.
— Немного сил?
— Для Ли Бока. — Она провела пальчиком по его груди. — Давай сначала пойдем в спальню и нагуляем аппетит.
Эдвин, понурившись, поплелся за ней, словно заключенный на казнь, — и тут неожиданно вспомнил про следы помады по всему телу, эти временные татуировки на интимных местах. Их происхождение объяснить несколько сложнее.
— Потерпи еще секундочку, — сказал он. — У меня был трудный день. Я хочу освежиться.
— Хорошо. Только побыстрее. Я жду, — пропела она, а у Эдвина по коже побежали мурашки.
Глава двадцать четвертая
— Привет, Мэй. Насчет вчерашнего…
— А что было вчера? Нам нечего обсуждать. Понятно?
— Послушай, мне очень неловко. Дело в том…
— Дело в том, Эдвин, что я тебя использовала. Мне хотелось секса, а ты оказался ближайшим приличным мужиком. — Она пожала плечами. — Вот и все. — Отлично сказано: небрежно, откровенно, беззаботно. Так, как надо. Она репетировала всю ночь — она так и не смогла сомкнуть глаз. — Вот и все. Не ты использовал меня, а я тебя. — Это была ее мантра, ее заявление для прессы и зеркала. Она столько раз повторила эти слова, что сама начала в них верить.
— Правда?
— Да. Извини, но это так.
— Ясно. — Эдвин не знал, что сказать. — Я вот… тебе кофе принес. Я был…
— Вот сюда, — она указала рукой. — Поставь сюда. А теперь извини, но мне надо работать. — И она с преувеличенным вниманием принялась перебирать папки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86