Главное, всегда помнить: забудешь пошевелить извилинами — получишь по
мозгам гаечным ключом, забудешь взвести затвор — получишь молотком по крышке
гроба.
— Можешь сидеть тут хоть до захода солнца, — нудел сидящий в машине
скинхед. — Я фишку пасу, меня не проведешь.
Олива
Лавры героев. В честь Афины город назван потому, что именно ее щедрому
дару Аттика обязана своими оливками. Фалес, кому мы обязаны философией -
именно он был первым банкометом за тем столом, от которого все мы кормимся и
поныне, — ухитрился сделать на этих оливках бешеные бабки, монополизировав
на родине все маслодавильни.
Итак, моя смерть — может, она окажется всего лишь досадной нелепостью,
на мгновение врывающейся в заведенный распорядок жизни, вроде глупого
телефонного звонка или не вам адресованного письма в почтовом ящике?
Я боялся. То был не столько страх за себя, сколько страх подвести Юппа.
Худшее из состояний — чувство ответственности. Внезапно меня осенило, что по
сравнению с этим все остальное: коротание времени в постели за сочинением
зуйхитцу [Зуйхитцу, или дзуйхитцу — жанр «заметок на полях» в
Японии] на полях редких изданий XV века, отпечатанных господами Зельбом,
Зилетом и Зволлем, руководство прыщавыми студентиками, домашняя уборка, -
все это кажется блаженством. Я бы сделал что угодно (хотите — даже разгромил
бы какой-нибудь оливковый склад), лишь бы мне не штурмовать этот «дом
под оливами».
Я сидел и таращился на дом: вдруг что-нибудь произойдет, мне будет дан
какой-нибудь намек. Кто-нибудь выйдет на крыльцо и объявит:
— Эдди, у нас двадцать вопросов по досократикам. Двадцать правильных
ответов — и Юбер твой.
Истина сурова
Истина не всегда такова, как хотелось бы. Но ложная надежда — не
следует забывать об этом — все же остается надеждой. А надежда спасает и
невежду.
Я пытался придумать какой-нибудь разумный план действий. Безуспешно.
Прошло полчаса — а я все так же сидел в машине, оттягивая время, занимаясь
феноменологией в духе Платона и иже с ним, тогда как единственный феномен, с
которым надо было разобраться, маячил у меня перед глазами: пыльный дом и
тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо
просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов
был бы просидеть здесь до конца своих дней, но...
Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость
беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь
в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу:
«Кого-кого?» — и поди разберись, они вправду впервые слышат его
имя или просто делают вид?
Не придумав ничего умного, я решился на глупость.
Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из
машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом,
сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти
под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача — вызволить одного
незадачливого грабителя и получить пулю в лоб.
О проблемах долголетия
Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы
я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще
живчиками — до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и
унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать
желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих
деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними
сравниться могут только пони-земайтуко).
У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая
дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в
военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей
сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности
противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание
военнопленных.
Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил
строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно
сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история
стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим
— настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной
муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь
захотел бы воспользоваться его именем).
Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры
родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в
должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг
неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не
расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был
превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел
(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед
зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом
даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем
засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная
дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал,
что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были
рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад
получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал
он весьма неплохо — хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей
местной граппой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126