Мидберри подумал: «А ведь если бы мы были не в учебном центре, а где-то в другом месте, скажем, в баре, он бы так не стоял. Не стал бы терпеть. Дело и до драки могло бы дойти. Прямо здесь, или в другом месте, попозже. Но так просто с рук не сошло бы. Тогда за право унизить другого надо было бы выдержать бой. И никакие нашивки не помогли бы. А тут вот все можно. И драться не надо. Вот что значит учебный взвод. Совсем не то, что строевая часть. А все потому, что эти парни еще не солдаты. Сборище шпаны зеленой. Молчат и пялят глаза. Да смотрят еще и не в лицо тебе, а поверх головы. Чучела какие-то, манекены. Вон как вытянулись. Хоть режь их, хоть ешь, все стерпят».
На миг ему показалось, что все это просто сон. Необходимо встряхнуться, сбросить с себя эту паутину.
— Так вот что, — крикнул он. — Чтобы это было в первый и последний раз, парень. Больше я тебя будить не намерен. Ясно?
— Так точно, сэр!
Осмотрев строй и убедившись, что прием солдатами выполнен правильно и грубых нарушений нет, Мидберри вернулся на свое место. Обвел глазами взвод. Набрал воздуха в легкие. Выдохнул.
— Хочу сказать вам, человечки, что у вас в руках не швабры, а винтовки. Оружие. Держать его следует перед грудью, строго по диагонали, на четыре дюйма от себя. А главное, чтобы при этом в груди была гордость. Настоящая гордость. Ясно?
— Так точно, сэр!
Взгляд его остановился на Купере:
— А тебе, «взводная мышь»?
— Так точно, сэр!
— Ясно, говоришь? Что-то я не вижу. Ты что, оглох, что ли?
— Никак, нет, сэр!
— Так какого же черта держишь винтовку как поганую швабру?
— Сэр, я не думал…
— Кончай скулить! И запомни раз и навсегда: морской пехотинец никогда не оправдывается. Он знает только одну заповедь: повиноваться. Тебе, значит, нравится швабра. Отлично. А ну, в казарму бегом… марш! За шваброй! П-шел!
Через минуту Купер вновь уже стоял в строю. В руках, взятая к груди, как винтовка к осмотру, красовалась мокрая швабра.
— Вот так-то, — одобрил «эс-ин». Скомандовав взводу «Напра-во», он прошел в голову строя. Здесь уже стоял рядовой Бут, поднявший над головой взводный флажок. Ярко-красным по золотистому фону на нем выведено: «рота „А“, 197-й взвод».
— Шагом… марш!
Взвод двинулся. Мидберри перешел на фланг и, шагая рядом, наблюдал, как семьдесят пар кованых каблуков разом бьют по асфальту, печатая шаг. Звук был четкий, слитный. Трах, трах, трах! Шаги точно ложились под счет, выкрикиваемый время от времени сержантом:
— И… раз… дру… гой… давай… ногой!
Ему нравился этот необычный подсчет, которому он научился у одного сержанта-кадровика, когда служил иа базе «Двадцать девять пальм» в Калифорнии. «Гораздо лучше, — думал он, — чем обычный нудный подсчет „ать, два“, которым пользуется Магвайр».
Когда он только что стал сержантом (это было в учебном центре Кэмп-Лиджен, тоже на восточном побережье), он еще боялся пользоваться этим подсчетом — каденцией. На той базе было много ребят из его старого взвода с базы «Двадцать девять пальм». Они, конечно, стали бы подначивать его, подсмеиваться, что он, мол, воображает себя уже настоящим взводным сержантом. Старым служакой.
— Давай… ногой… разок… другой! И… раз… другой… давай… ногой!
Он раз за разом повторял каденцию, стремясь выкрикивать подсчет так, чтобы слова казались естественными. В них ведь действительно было что-то немножко надуманное, даже неловкое, и он это чувствовал, однако думал, что со временем эта вычурность пройдет, солдаты привыкнут и будут воспринимать ее как что-то характерное для их взвода, этакую отличительную черту.
К тому же никто ведь и не знал о его сомнениях и раздумьях. Магвайр, очевидно, решит, что для него, Мидберри, этот подсчет — привычная команда. Новобранцы же и подавно. Кто из них мог бы подумать, что идущий рядом со взводом сержант чувствует себя немного не в своей тарелке, что он волнуется. Для них он никогда не был и не будет Уэйном Мидберри, человеком, у которого есть свой дом, родители, семья, свои раздумья и заботы. Человеком, который иногда думает также и о том, какое впечатление он производит на других. Нет, для них он всего лишь сержант Мидберри, младший «эс-ин». И ничего больше. Ровным счетом ничего.
5
— Это ведь всего лишь небольшая любезность. — Адамчику очень не хотелось, чтобы Уэйт заставлял его упрашивать. Он хотел только одного — чтобы кто-то был всегда с ним рядом, хоть немножко дружил. А какая же это дружба, если ее приходится вымаливать.
— Не могу. Никак не могу. Вон ботинки сперва надо надраить. Потом еще винтовка не чищена. Да и отдохнуть тоже хочется. Просто отдохнуть. Понял?
Адамчик стоя заправлял только что выглаженную полевую рубашку в темно-зеленые бриджи. Уэйт сидел рядом на рундуке. Черной ваксой он начищал выходные ботинки, смотрел их на свет, поплевывал и снова махал щеткой. Одевшись, Адамчик принялся шнуровать башмак. Уэйт, как будто между прочим, сказал:
— Да и тебе не следовало бы ходить…
— Ты с ума сошел.
— Чего там, сошел. Дел же невпроворот. На башмаки свои вон погляди. Грязные же.
— Где же грязные? Нормально. Потом я их еще подчищу. А сейчас никак не могу. — Покончив со шнурками, он снова сел на рундук, опустил голову. — Мне обязательно надо. Хоть немного посидеть там, успокоиться. Даже хотя бы немного побыть одному. Не ожидать каждую минуту, что на тебя заорут. — Он вдруг резко вскинул голову. — Да чего это я тебе доказываю? Тебе-то что? Небось все в порядке, ничего не волнует. Ты у нас настоящий Джон Уэйн, собственной персоной.
Адамчик поднялся с рундука. Поглядел на сидящего Уэйта и, все больше злясь на себя, повторил:
— Ну, пошли же, Джо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119