Сейчас я дам тебе поесть… Хочешь молочка? Вечером придет мать, то-то обрадуется!
— Спасибо. — Хисматулла закрыл глаза и добавил шепотом: — Мне стыдно…
— Дурачок! Я же люблю тебя, кого ты стыдишься?
— Нелегко пришлось тебе со мной…
Гульямал промолчала. По-своему поняв ее молчание, Хисматулла продолжал:
— Ради аллаха, не сердись, ведь я уже при шел в себя и больше не буду тебя беспокоить! Завтра пойду опять на прииск, как только заработаю — за все с тобой расплачусь…
— Эх, кайнеш, кайнеш. — Гульямал закрыла передником лицо и выбежала из дому.
Спустя час пришла Сайдеямал. Увидев, что сын пришел в себя, она так обрадовалась, что за-, плакала, по-детски всхлипывая, прижалась к его плечу.
— Ну что ты, мама! Ведь все уже хорошо…
— Не буду, не буду, — мать отерла слезы сухонькой ладонью и огляделась: — А где Гульямал?
— Не знаю…
Сайдеямал, хотя и знала, что сыну не нравится Гульямал, лелеяла в душе мысль о том, чтобы сноха и сын жили вместе. Что ни говори, а у Гульямал и скотина есть, и хозяйство, да и молода она еще: Что из того, что вдова? Разве двадцатидвухлетнюю женщину можно считать старухой? Всего на три года старше Хисматул-лы… К тому же по обычаю полагается: когда умирает старший брат, младший должен жениться на его жене, а не отдавать ее на сторону! И собой хороша, и одета лучше всех, чем не жена? Что ему еще надо? И добрая, всегда помочь готова, — думала мать, но, не желая огорчать сына, ничего не сказала ему.
Хисматулла тем временем наблюдал, как она хлопочет в доме — разжигает огонь под казаном, выливает остатки воды из самовара, вытряхивает пепел, вытаскивает из-за чувала коромысло.
— Ты что, за водой собралась?
— В ведрах мало для самовара, надо сходить…
Хисматулла поглядел на постаревшую, сгорбленную мать, на ее худую спину и большие ведра, достающие ей до колен, и скинул ноги с нар:
— Эсей, я сам схожу! Тебе тяжело, — но го лова у него тут же закружилась, и пол ходуном заходил под ногами.
— С ума сошел! — подхватила его мать. — Разве так можно? Лежи, лежи, поправляйся! — Она вскинула коромысло на плечи: — За водой ходить — бабье дело, сынок…
— Я же тебя жалею, мама!
— Не верю я тебе, сынок…
— Почему?
— Если бы ты меня жалел, давно уже женился бы!
— Подожди еще немножко, эсей. Знаю, дол го ты терпела, да что сделаешь? Даст аллах, Нафиса поправится, вот и приведу ее к нам, и заживем мы втроем припеваючи: вы дома, по хозяйству, а я на прииск ходить буду…
— Что ты, сынок! Выброси эти мысли из го ловы! Один раз взял грех на душу, и хватит, — мать даже в лице изменилась. Она сняла коромысло, поставила ведра и подсела к сыну. — И думать забудь о Нафисе! Разве она одна на свете?
— Но почему, мама? Разве Нафиса плохая невестка? Ты же сама хвалила ее…
— А разве я сейчас ругаю? Но ведь она законная жена Хажисултана-бая!
— После того, что было, Нафиса — не жена ему…
— В том-то и дело, сынок, что пока ты болел, все изменилось! Нафиса ждет ребенка, Хажисултан-бай целыми вечерами у них сидит…
— Не может этого быть! — У Хиоматуллы потемнело в глазах.
— Зачем мне обманывать тебя, сынок?
Хисматулла в бешенстве вскочил с кровати…
— Я ему отомщу!
Сайдеямал вцепилась руками в его рубаху:
— Успокойся, сынок, успокойся! Подумай о себе! Если ты поднимешь руку на бая, он не простит тебя, ведь Нафиса ему и вправду жена!
Видя, как волнуется мать, Хисматулла послушно лег в постель и повернулся к стене. Но не прошло и пяти минут, как опять повернулся к Сайдеямал:
— Какое право он имеет ходить к Нафисе?! Ведь он сам опозорил нас!
— Мулла не разводил их, — грустно сказала Сайдеямал. — Ты же знаешь, пока муж не скажет при мулле: «Талак, талак», Нафиса не может идти за тебя…
Однако Хисматулла уже не слушал ее. Заметив это, Сайдеямал все же продолжала говорить, надеясь хоть как-то успокоить сына:
— Хажисултан-бай еще пятую жену себе взял, совсем молодую девушку, из соседней деревни, кудайскую…
— У, старый ишак, утроба ненасытная, — Хисматулла заскрипел зубами. — Бабий царь!
Желая во что бы то ни стало отвлечь сына, Сайдеямал спросила:
— Гульямал не сказала, куда пошла?
— Нет.
— А ты ее не обидел, случаем?
— Кажется, немножко обидел, — признался Хисматулла. — Сказал, что расплачусь за то, что кормила, вот она и рассердилась…
— Ой, сынок, всегда-то у тебя язык не на привязи! Ведь она к тебе всей душой, жизнь от дать готова, пока ты болел — ни на шаг не отходила, сама не ела, а тебе приберегала, с ложки тебя кормила, пусть даст ей аллах здоровья! Что бы мы делали без нее — не знаю! Как ты мог ее обидеть? Ведь она жена твоего брата!
— Какая она жена? У них и детей-то не было!
— Она в этом не виновата!
— Пусть опять замуж выходит! Ее уже раз десять сватали, а она все хвостом вертит, хиханьки-хаханьки разводит, а жила бы с мужем, и я бы к ней по-другому относился!
— Как ты можешь судить о том, чего не знаешь? Не так уж весело ей живется одной, и не тебе судить о том, что у нее на душе! Сколько люди ни стараются, все равно ничего дурного о ней сказать не могут, хоть к ней и сватаются, и женатые липнут, а она ведет себя так, что комар носа не подточит!
— Что это ты так ее расхвалила? Как сваха! Не за меня ли сватаешь?
— А что? Если и сосватаю, не ошибусь, она нам не чужая, как-никак жена твоего брата!
Хисматулла опять засмеялся:
— Спасибо, эсей, только, кроме Нафисы, мне никого не надо!.. Не люблю я никого, кроме нее, и любить не хочу…
— Вместе жить начнешь, сынок, тогда и любить начнешь, привыкнешь!
— Нет, мама, не заставляй меня жить с Гульямал, не говори об этом!
Мать сходила за водой, вернувшись, молча вытащила из-под нар старый сапог, стала голенищем раздувать огонь в самоваре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133