Сайдеямал помогла сыну раздеться и усадила ужинать. После ужина Гульямал приготовила Хисматулле постель, улеглась сама на другом конце нар. Сайдеямал уложили на лавку за чувалом. Гульямал погасила огонь. Все трое молчали, и эта гнетущая тишина, казалось, была так тяжела, что давила на плечи. Перекинувшись несколькими словами, Сайдеямал и Хисматулла снова замолкли и, видимо, уснули, а Гульямал уткнулась в подушку и беззвучно заплакала. «Почему я такая несчастная? — думала она. — Завтра он уйдет, и меня начнет есть тоска. О аллах, помоги мне стерпеть эту муку! Лучше бы он лежал больной у меня на нарах и не помнил себя, тогда я могла бы быть с ним рядом и спать на одних нарах, прижавшись так тесно, как будто мы одно целое! Не могу больше одна, не могу!..»
21
Добравшись до прииска, Хисматулла сразу отправился к конторе. Стремясь скорее попасть в тепло после долгой, холодной дороги, он рванул дверь, ведущую в коридор, и постучался в комнату, где сидел обычно штейгер. Ему никто не ответил. Хисматулла подергал дверь, она была заперта. Две другие двери тоже были закрыты. Хисматулла вышел на крыльцо и увидел пожилого старателя, понуро сидевшего на ступеньках.
— Ты, браток, чего здесь делаешь? — смерив его взглядом с головы до ног, спросил старатель.
— Так… — неприязненно ответил Хисматулла: ему не понравилось, что его так пристально разглядывают.
— Знаю, что так, — старатель усмехнулся. — Дело-то у тебя какое?
— У меня? Мне хозяина надо, на работу хо чу наняться! — сказал Хисматулла с вызовом.
Старатель махнул рукой. У него, было обросшее жесткой седой щетиной лицо, у губ лежали глубокие, усталые складки, и Хисматулле стало стыдно, что он так невежливо говорит со старым человеком.
— Я тоже за работой. — Старатель вздохнул и, передернув плечами от холода, затянул поту же пояс поверх телогрейки. Телогрейка была худая, из дыр ее клочьями торчала вата. — Черт знает что здесь у них творится! Никакого порядка… При старом управляющем такого не было!
— Как? — изумился Хисматулла. — А где же этот, как его? Ну, в золотых очках!..
— Аркашка-то? — Старатель скрутил толстую козью ножку, не торопясь разжег ее, закашлялся, поперхнувшись дымом, вытер сухой темной ладонью заблестевшие глаза. — Его уж тут, почитай, с месяц как нету… Не слыхал разве? И хозяин другой, весь прииск у Галиахмета— бая сразу купил, управляющего своего поставил, штейгера сменил, одного только немца оставил…
— А кто же теперь?..
— Управляющий? Накышев, говорят, но фамилии, а штейгер — Сабитов, свой, мусульманин, стало быть. Сам-то я их не видел, да только сдается мне, что мусульмане своих в обиду не да дут, а как ты думаешь?..
— Не знаю… — ответил Хисматулла.
— Да… — продолжал старатель. — Вот прежний-то, Аркашка, в разведку брал, а потом всех сразу и выгнал! С тех пор без работы хожу… Куда зимой идти? В артель не возьмут, а одному мыть — не лето, вишь, амуниция? — Он показал на телогрейку. — Такие дела, хоть бы научиться травой да ветками, как коза, перебиваться, то-то хорошо стало бы! И хлопот себе никаких — ни работы, ни черта!..
— А на новом участке кто хозяином, старый управляющий?
— Как бы не так! Новый, Рамиев, все те земли скупил у Галиахмета еще до того, как золото нашли!
— Как?
— А вот так! Ты сам-то откуда, часом, не из Сакмаева?
— Оттуда…
— Ну, тогда знаешь, стало быть, живет там у вас такой Хайретдин? Он место нашел, а Галиахмет ему за это много денег заплатил…
— Это вранье!
— За что купил, за то и продаю! — вспылил старатель. — Что ты меня перебиваешь? Если знаешь сам лучше, может, мне расскажешь? — И добавил уже спокойнее, видя, что Хисматулла покраснел и опустил голову: — Галиахмет у того человека бумагу взял, а старый управляющий хотел новому доказать, что это его земля, понял? Идем сядем, а то в ногах правды нету…
Они стряхнули снег с лежавшего поблизости бревна и сели рядом. Старатель опять свернул козью ножку из старой, пожелтевшей бумаги, высек огонь и закурил.
На дороге показался парень, он шел к конторе, держа что-то в руках, и скоро стало видно, что он несет хомут, уздечку и поперечник.
— Эй, Зинатулла! — окликнул его старатель. — Зазнался?
Парень вразвалку подошел к бревну:
— Сайфетдин-агай! А я иду и думаю, кто бы это мог быть?
— В конюхи нанялся?
— За конторскими лошадьми, агай!
— Все норовишь поближе к начальству, — усмехнулся старатель. — Смотри, когда сам начальником будешь, передо мной носа не задирай!
— Зачем смеешься?.. — обиделся конюх.
— Ну, с тобой уж и пошутить нельзя, Зинатулла! Какой ты вспыльчивый. — Сайфетдин рассмеялся. — Давно здесь?
— Порядком уже… А ты все на золоте работаешь?
— Да вот пришел, может, дадут работу. Как говорится, у нового хозяина и рубль новый!
— У кого ж ты просишь? Новый-то в Оренбург укатил!
— Когда? — вскочил Сайфетдин.
— Да дня три будет.
— Ах, я дурак! — старатель с досадой хлопнул себя по лбу. — Старый дурень! И хожу, и хожу каждый день, нет того, чтобы спросить! — Он смял и выбросил папироску.
Старые знакомые разговорились. Хисматулла не вмешивался в их разговор, только время от времени вставал и начинал размахивать руками, чтобы согреться. Сайфетдин и Зинатулла говорили о приисковых делах, о ссоре старого хозяина с новым, о том, как уехал старый управляющий… Скоро конюх ушел.
— Вишь как! — Сайфетдин обернулся к Хисматулле и хмыкнул. — Мы спины гнули, чтоб золото найти, а Закиров не гнул, а подцепил! Уж как он перед Аркашкой хвостом вилял, всегда на задних лапках: «Аркадий Васильевич, вы!.. Аркадий Васильевич, ах!» — а потом — хвать! —и ограбил! Вот, должно быть, Аркаша наплакался!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133