– Мы не готовы, – сказал он. – Если мы выступим сейчас, то лишь понапрасну прольем кровь. Пьетро Фрегозо бросил на него сердитый взгляд.– Я ведь сказал, что не потерплю возражений, а вы осмеливаетесь возражать? К какой партии вы принадлежите, де Портобелло?– Я ваш до гробовой доски, мой синьор, – ответил тот. – Но вы не из тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой.– Я и сейчас не собираюсь карать вас, – ответил Пьетро. – По крайней мере, до тех пор, пока вы остаетесь рядом со мной.Де Портобелло поднялся:– И перед вами, мой синьор, и позади вас, и где только ни потребуется мне встать, чтобы защитить вас перед лицом опасности.В этот момент отец Кристофоро шагнул вперед, хотя его никто не звал.– Я тоже буду стоять рядом с вами, мой господин! – вскричал он. – Любому, кто поднимет на вас руку, придется сначала сразить меня, Доменико Коломбо!Кристофоро отметил про себя реакцию присутствующих. Если они одобрительно кивали во время речи де Портобелло, то сейчас просто молчали, опустив глаза. У некоторых даже покраснели лица – от гнева? Чувства неловкости? Кристофоро не мог понять, почему им не понравились пламенные слова отца. Не потому ли, что только знатные господа могли отважно сражаться, защищая законного дожа? Либо же все объяснялось тем, что отец вообще осмелился заговорить перед столь знатными людьми?Но каковы бы ни были причины, Кристофоро видел, что их молчание как удар поразило отца. Казалось, он даже съежился, отпрянув к стене. Лишь дав отцу прочувствовать всю полноту унижения, Пьетро заговорил опять.– Наш успех зависит от того, насколько отважно и преданно будут сражаться все Фиески.Этот великодушный жест явно запоздал и уже не мог загладить нанесенной отцу обиды. В его словах прозвучала не признательность отцу за его порыв, а скорее снисходительное одобрение. Так хозяин гладит преданную собаку.Отец ничего для них не значит, решил Кристофоро. Они собрались в его доме, потому что должны сохранить в тайне свою встречу, а сам он для них – ничто.Вскоре после этого собрание закончилось. Было решено выступить через два дня. Как только синьоры ушли и отец закрыл за ними дверь, мать рванулась мимо Кристофоро к отцу и бросила ему в лицо:– Что у тебя, дурак, на уме? Всякому, кто захочет причинить вред законному дожу, придется сначала сразить Доменико Коломбо!? Что за бред! Когда это ты стал солдатом? Где твой острый меч? В скольких поединках довелось тебе участвовать? Или ты думаешь, это будет нечто вроде пьяной драки в таверне, и от тебя только потребуется столкнуть лбами пару пьяниц, и бой будет закончен? Ты совсем не думаешь о наших детях. Ты что, хочешь оставить их без отца?– Для мужчины честь – прежде всего, – сказал отец.Кристофоро задумался: а что же такое для отца честь, если его самый большой друг походя отверг его предложение пожертвовать своей жизнью?– Ты со своей честью дойдешь до того, что наши дети окажутся уличными оборванцами.– Благодаря моему чувству чести я четыре года был хозяином Оливелла Гейт. Тогда тебе нравилось жить в нашем прекрасном доме, не так ли?– То время прошло, – ответила мать. – Прольется кровь, и это не будет кровь Адорно.– Это мы еще посмотрим, – крикнул отец и побежал наверх. Мать залилась слезами от бессильной ярости. Спор был окончен, но не в ее пользу.Но у Кристофоро еще оставались вопросы. Он подождал, пока мать успокоится. А она, чтобы прийти в себя, оттаскивала лишние мотки пряжи от стола, и укладывала туда рулоны тканей, – для того, чтобы они не испачкались, а покупатели могли их получше рассмотреть. Наконец, Кристофоро понял, что может безбоязненно, не рискуя вызвать ее гнев, обратиться к матери:– Мама, как синьоры учатся быть синьорами? Она сердито посмотрела в его сторону и бросила:– Они рождаются ими. Господь Бог делает их синьорами.– Но почему мы не можем научиться говорить так, как они? Я не думаю, чтобы это было так уж трудно. “Но вы не из тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой”, – произнес Кристофоро, подражая изысканной манере речи де Портобелло.Мать подошла к нему и наградила увесистой оплеухой. Было больно, и, хотя Кристофоро уже давно не плакал, когда его наказывали, на этот раз из его глаз потекли слезы – скорее от неожиданности, чем от боли.– Смотри, чтобы я никогда больше не видела, как ты корчишь из себя важную персону, – крикнула она. – Или ты считаешь отца недостаточно благородным для тебя? Ты что, думаешь, если будешь трубить, как гусак, у тебя вырастут перья?Разозлившись, Кристофоро крикнул в ответ:– Мой отец не хуже любого из них. Почему же его сын не может научиться быть синьором?Она с трудом удержалась, чтобы опять не ударить его за дерзкий ответ, но взяла себя в руки и только теперь поняла смысл сказанного сыном.– Твой отец не хуже любого из них, – кивнула она. – Даже лучше!Кристофоро показал на роскошные ткани, расстеленные на столе.– Вот же материя! Почему отец не может одеваться, как те господа? Почему он не может говорить, как они, одеваться, как они? Тогда-то дож относился бы к нему с уважением!– Дож посмеялся бы над ним, – ответила мать. – И все другие тоже. А если бы он продолжал строить из себя синьора, кто-нибудь из них пронзил бы рапирой твоего отца, как нахального выскочку.– Почему они смеялись над ним, но не смеются над другими людьми, которые одеваются и разговаривают так же, как они сами?– Потому что они – настоящие господа, а твой отец – нет.– Но если дело не в их одежде и языке… значит у них в крови есть еще что-то? Они совсем не показались мне сильнее, чем отец. У них такие тонкие руки, а сами они… во всяком случае многие, – такие толстые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131