— Попытаемся — увидим, что выйдет.
Вскоре они обогнали группу молодых парней с блестящими от пота голыми торсами, которые несли на плече лопаты; надо ехать прямо, сказали они, и спросить коменданта лагеря, а один даже прыгнул на подножку автомобиля, предложив показать им дорогу.
Когда они подъехали к баракам, комендант лагеря (похожий на руководителя бойскаутов) и слова не сказал насчет Джоан, казалось, он был только рад, если они потолкуют с его ребятами.
— Сейчас у них время отдыха. — И в голосе его зазвучали нотки зазывалы из циркового аттракциона: — Побудка у нас в половине шестого, и работают они по шесть часов в день. Мы их кормим и одеваем и платим им но двадцать пять пфеннигов. Все тут добровольцы, если не считать студентов, которые постановили, что никто не имеет права на диплом, пока не отработает свои полгода на трудовом фронте. Люди у нас тут самые разные, выходцы из разных сословий, ибо у нас, в нацистском государстве, покончено с классами, и Gott sei Dank.
— А сколько у вас таких лагерей?
— Тысяча двести. Это значит, что в общем и целом около четверти миллиона парней занимаются осушкой болот и прокладкой дорог вместо того, чтобы подпирать фонарные столбы. Все они молодые и неженатые, и то, что мы изымаем их из числа тех, кто толчется на рынках рабочей силы, существенно помогает людям постарше и уже женатым получить работу с регулярным жалованьем. За восемнадцать месяцев со времени нашего прихода к власти безработица сократилась вдвое — с шести миллионов она упала до трех.
— Хорошо бы нам завести такое у себя в Англии! — воскликнула Джоан, вспомнив обо всех тех несчастных, которые у нее в стране стояли в очередях за пособием. — Просто понять не могу, почему мы этого не делаем. Это же такой простой выход из положения.
А Джереми тем временем кое-что прикинул в уме.
— И все же такое сокращение безработицы не могло произойти только потому, что вы создали свои тысячу двести лагерей. Должно быть, тут помогли и промышленники. Разве тяжелая промышленность в Руре, например Крупп, тут вовсе ни при чем?
— Это люди удивительные, они делают все, что могут. Один только Крупп за последние несколько недель предоставил работу трем тысячам человек: вы же знаете, он теперь убежденный нацист.
Крупп, король оружия… «И все эти тысячи, видимо, занимаются изготовлением лезвий для безопасных бритв!» — подумал Джереми, несколько удивившись, что ему удалось так легко получить столь ценную информацию (оказывается, заниматься шпионажем ничего не стоит!).
— Спросите коменданта, видел ли он когда-нибудь Гитлера, — попросила Джоан, не слишком хорошо владевшая немецким.
Комендант повернулся к ней.
— Да, я беседовал с моим фюрером, — медленно ответил он по-английски и тут же снова перешел на немецкий язык: — Правда, всего лишь пять минут. Но он человек до того открытый, что у меня было такое чувство, точно я знал его всю жизнь.
— Расскажите нам о нем, — попросила Джоан.
— Я постараюсь очень точно описать его. Он… Ну, для начала он то, что христиане назвали бы «святой» — другого слова для обозначения той сверхъестественной силы, которая исходит от него, я не подберу, — и, однако же, он человек простой, без претензий, как вы или я. И такой добрый: дети в нем души не чают. Но есть у него один недостаток: уж больно легко он верит окружающим, а немало мерзавцев-карьеристов вьется вокруг него. Только он так предан всем своим друзьям, что и слова дурного не даст про них сказать, а иной раз это жаль… — И он вздохнул. — Теперь побеседуйте с моими ребятами.
Он рявкнул что-то, и ребята посыпались со своих нар с баночками противозагарного крема в руках. Помимо их цветущего вида, Джереми больше всего поразило то, что они по любому поводу готовы были смеяться, словно неодолимое веселье бурлило в них, — это делало их похожими больше на школьников, чем на юношей двадцати с лишним лет. Даже «Хайль Гитлер!» прозвучало у них, точно они сообщали друг другу некую удивительную новость, и Джереми, не удержавшись, так и сказал.
— Вы совершенно правы! — подтвердил комендант. — Ведь Гитлер пробудил нас, вытащил из кошмара, в котором мы жили шестнадцать лет. Он научил нас, немцев, снова надеяться, а ведь мы почти забыли, что такое надежда.
Обернувшись, чтобы убедиться, что Людо их не слышит, Джереми сказал:
— Вас , но не ваших евреев — я не вижу, чтобы для них была особая надежда. — И напрямик спросил: — Почему вы их так ненавидите?
На какую-то долю секунды в ясных голубых глазах коменданта мелькнул странный огонек.
— Ребята, можете снова ложиться! — рявкнул он, и молодых парней не стало. Тогда он продолжал: — Мы не питаем к евреям ненависти : вы не должны думать, будто мы ненавидим их как людей. Мы лишь требуем справедливости. Вы в Англии никогда не знали, что значит жить под гегемонией евреев: они составляют у нас всего один процент населения, а занимают пятьдесят процентов всех ключевых должностей — это же несправедливо! А вот как только они будут занимать у нас положенный один процент ключевых постов…
— И все же слишком жестоко вы с ними разбираетесь, — попробовал возразить Джереми. — Ваши штурмовики избивают их, грабят их магазины.
— Ну, это было в первые дни: от избытка энергии молодежь вышла из повиновения и наподдала жару. Теперь этому положен конец. — И, обхватив Джереми за плечи, он продолжал: — Однако ваши французские, английские и американские евреи никак не способствуют тому, чтобы мы любили наших: зачем они бойкотируют германские товары и пытаются сократить экспорт Германии? Не мешало бы вам сказать им, что они оказывают своим братьям, которые живут у нас, очень плохую услугу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125