С самого раннего детства Огастин бывал по-настоящему счастлив, казалось, только в обществе мужчин. Мать ужасно с ним нянчилась. До четырех лет его катали в коляске, за которой вышагивала няня в сопровождении служанки, а впереди вприпрыжку бежала счастливица Мэри. Он до сих пор помнил это позорище — белоснежную коляску на ярко-синих колесах; помнил и то, как потом, когда он подрос, голова его с трудом умещалась на подушке и рыжие кудри всегда были смяты… Ничего удивительного, что его излюбленным занятием стало убегать от няни! Сама няня, естественно, не могла бегать, но для этой цели наняли длинноногую молоденькую служанку Мейбл — она показала совсем недурные результаты в беге на 50 ярдов. Тогда Огастин приноровился плюхаться на землю, как только ему удавалось скрыться из виду. И вот, когда мальчика впервые повезли в Ньютон-Ллантони для торжественного визита к двоюродным дедушкам, он стрелой промчался по всему внезапно открывшемуся ему простору террасы и проскользнул в приотворенную боковую дверь в то время, как Мейбл огибала оранжерею. Дверь эта вела в святая святых — Ружейную комнату, посреди нее стоял дедушка Уильям, а вокруг — множество ружей, и одно из них он разбирал!
От дедушки Уильяма в те дни отчаянно разило черным порохом — даже больше, чем сигарами, ибо генерал до конца своих дней упорно стрелял дичь из старого ружья, заряжаемого с дула, так как с ним легче было справляться (такое оружие мог предпочесть лишь большой знаток своего дела, и это чуть не стоило генералу глаза, когда он слишком быстро вздумал перезарядить ружье и старая глиняная трубка, которой он насыпал порох, вспыхнула от еще тлевшей в стволе крупинки и разлетелась на куски так, что ему обожгло лицо). Дедушка Уильям торжественно поздоровался со сбежавшим «дитятком» как мужчина с мужчиной, и остаток утра они провели, обсуждая искусство стрельбы, а также чистки оружия и ухода за ним. А тем временем Мейбл бегала по всему саду, истошно вопя: «Вылезайте из-за куста, сию минуту вылезайте, мистер Огастин, я же вижу вас, прекрасно вижу!» Или: «Если вы сейчас не слезете с дерева, я тут же иду к вашему дедушке». Но дедушка и внук были равно глухи к ее призывам.
С тех пор всякий раз, как Огастин отправлялся на прогулку в своей чертовой коляске, он требовал, чтобы няня принесла ему еловых шишек и высыпала на снежно-белое одеяльце; он сидел в коляске, привязанный постромками, подкидывал шишки одну за другой в воздух и палил по ним из пугача, восклицая: «Вот и нет!» — а Мейбл отрабатывала свое содержание, обшаривая кусты и подбирая этих подстреленных им «птиц»…

— Э-гей, привет!
Вздрогнув от звука незнакомого голоса, внезапно нарушившего тишину, Огастин поднял глаза: перед ним темным силуэтом в проеме двери стояла незнакомая девушка — очертания ее фигуры слегка расплывались за тонкой проволочной сеткой.
— Так как же, можно войти, или вы молитесь, или еще что?
Не дожидаясь ответа, она открыла дверь, прошла мимо Огастина в другой конец комнаты и, подойдя к окну, заметила:
— Ей-богу, я вовсе не хочу вам мешать! — И оборвала сама себя, ругнувшись (вполне дружелюбно) по адресу лошади, которую она привязала у домика к дереву; затем плюхнулась прямо на кровать Огастина в своих перепачканных маслом, плохо сшитых дешевых бумажных шароварах, какие надевают в армии на учениях, вытащила из кармана «Лакки Страйк» и чиркнула спичкой по зубам. — А ну, давайте знакомиться. Вы — Огастин. Я — Сэди. — Он недоуменно смотрел на нее, и тогда она добавила: — Задушевная маленькая подружка вашей лесной курочки. — Подумала-подумала: — Вот дура-то, не курочки, а петушка: ведь ее фамилия — Вудкок. — И поняв, что фамилия Ри неизвестна ему: — Драгоценнейшей Анн-Мари, неужто не ясно?
Наконец он понял… Ну, безусловно, это и есть так называемая «племянница» кузнеца! Ничего себе «маленькая подружка» — этой девице явно за двадцать, может, она даже одного с ним возраста… От нее несло пудрой и духами, и Огастин с возрастающей неприязнью разглядывал ее. В «стае» контрабандистка Сэди, окруженная ореолом, считалась «шикарной девчонкой», он же в этом плосколицем существе не видел ничего привлекательного. Крепко сбитая, неряшливо одетая брюнетка, густобровая, с белой жирной кожей; пальцы пожелтели от никотина, заплетенные в косы волосы закручены на ушах рогульками, из которых вываливаются шпильки.
Она проторчала у него почти час. Засыпала вопросами, пытаясь выяснить, кто он и что он, сказала, что обожает англичан, и ушла наконец лишь потому, что он ничего не мог предложить ей выпить. Но запах ее остался, и Огастин сорвал с кровати покрывало и простыни, чтобы проветрить их на солнце.

Рано или поздно всему, естественно, приходит конец: не могла Ри держать Огастина только для себя и скрыть от всех его существование, особенно если учесть, что она так часто отлучалась, а друзья у нее были любознательные. Накануне, когда она вся в слезах возвращалась домой из «Большого дома Уорренов», ее перехватили сгоравшие от любопытства приятели и подружки, и от неожиданности и расстройства она рассказала им все.
Итак, теперь ее находка стала всеобщим достоянием и «стая» приготовилась к атаке.
12
Сэди была лишь авангардом. Поздно вечером, когда Огастин уже давно лежал в постели, «стая» явилась к нему в полном составе; он проснулся от голоса Ри, которая нехотя тянула у него над ухом: «У-у-у!» (но так нежно, точно птичка выводила рулады). Он открыл глаза: в комнате двигались какие-то тени и светилось несколько электрических фонариков. Они прибыли (довольно мрачно пояснила Ри, избегая встречаться с ним взглядом), чтоб устроить вечеринку — прямо тут, у него на крыше, так что придется ему подняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125