неожиданно, так, чтобы соперник не успел опомниться, он вытащит его из постели, свяжет простыней по рукам и ногам и прикончит, приложив головой к раскаленной докрасна печи. Ему припомнился Аахен, и он снова услышал шипение и запах горящих волос и костей. Сделать это будет совсем легко… когда пробьет час. Но час еще не пробил, быть может, он вообще не пробьет сегодня ночью. Потому что такой акт — это не то же, что бесшумный удар ножа: даже если он засунет своей жертве кляп в рот, едва ли можно рассчитывать, что дело обойдется без шума. А ведь ему еще нужно будет убить Мици, и нельзя поднимать в доме тревогу, пока и с этим не будет покончено и ему останется только убить себя.
Теперь ему известно, где спит англичанин. Но сначала Мици. Отыскать ее спальню, вероятно, будет труднее, но это первое, что он сейчас должен сделать.
Огастин пошевелился, пробуждаясь от сна, но в это мгновение озаренная красноватыми отблесками тень уже исчезла за дверью.

Все так же бесшумно, словно тень, Вольф прокрался по лестнице вниз, в погруженный во мрак холл. Сюда выходило много дверей, но Судьба проторяла ему сегодня путь: снова одна из дверей была приотворена, и оттуда лился слабый свет. Вольф увидел изголовье постели, и от того, что предстало его глазам, кровь бросилась ему в голову и жаркой волной разлилась по телу: все его мечты сбывались наяву. В мерцании свечи он увидел рассыпавшиеся по подушке волосы Мици!
Сама свеча, освещавшая комнату, не была видна — ее загораживал какой-то предмет. Но вот тень этого предмета переместилась, своевременно оповестив Вольфа о том, что кто-то проник в комнату раньше него, и он замер на пороге.

Стоя у изножья постели, Отто в это мгновение поднял повыше свечу, чтобы посмотреть на Мици.
С распущенными волосами, спящая (думал Отто), Мици кажется совсем ребенком. Он с облегчением заметил, что спит она с закрытыми глазами, как все, — никому и в голову не придет…
И Вальтер, и Адель, и даже Франц — неужели они совсем лишены воображения? Ведь они же любят Мици даже сильнее, чем он, так что же, не понимают они разве, какая жизнь будет уготована ей там, куда они ее отсылают? Она еще такая юная, такая незащищенная и такая… земная! И Отто показалось, что он слышит скрежет высоких чугунных ворот, медленно и неотвратимо смыкающихся за Мици!
Отто испытывал к Мици столь глубокую жалость, что у него даже промелькнула мысль: быть может, для бедняжки было бы лучше, если бы она умерла.

В холле скрипнула половица под ногой отступившего от двери Вольфа. Когда Отто вышел из комнаты Мици и поднялся к себе, Вольф уже давно забрался на свой чердак.
Теперь Вольф узнал, где спят они оба : в любую минуту он может совершить задуманное! Судьба, орудием которой он являлся, свое дело знает (думал Вольф, выгоняя лисицу, пригревшуюся под шкурами). Да, она идет ему навстречу, и она свое дело знает. Когда надо убить, она всегда в урочный час подает ему сигнал. Теперь он должен ждать этого сигнала.
17
Снова утро! Понедельник. Солнце уже высоко. Две кротовые кочки, сбросив одеяло, превращаются вдруг в двух мальчуганов. Мальчуганы натягивают на себя кожаные бриджи, отшлифованные до блеска на заду и коленях, и подпоясываются ремнями, к которым подвешены игрушечные охотничьи ножи в ножнах, с рукоятками из копыта красного оленя.
После завтрака Огастин, заметив, что мальчишка ужасно гордятся этими ножами и чтят их, словно предметы культа, решил доставить им удовольствие и принялся громко расхваливать ножи, но его преувеличенные похвалы, казалось, повергли детей в состояние оцепенения, близкое к испугу, а дальнейшее их поведение заинтриговало его еще больше, так как они все вчетвером, сбивший в кучку, сразу последовали за ним в его комнату.
С минуту они молча постояли в дверях, загораживая выход. Затем:
— Ну, вы уже наябедничали? — резко и зло, понизив голос до шепота, спросила его десятилетняя Трудль.
Трудль из снисхождения к Огастину старалась говорить «хорошим» немецким языком, но что имела она в виду, недоумевал Огастин. Ах, вероятно, эту «битву в буране»! Но после того, как он сам спас их от наказания, как могло прийти ей в голову, что он станет их выдавать?
— Нет, — улыбаясь сказал Огастин.
Трудль кивнула (ну конечно, если бы он успел сказать папе, им-то уж было бы об этом известно!). Она сделала знак братишкам, и они с унылым видом начали расстегивать ремни. Трудль схватила ножи и протянула их Огастину.
— Ну вот, тогда получайте! — сказала она, вперив в него испытующий взгляд.
— Зряшное дело! — сказала Ирма, младшая сестра Трудль, и прибавила презрительно, глядя в потолок: — Он возьмет их, а потом все равно скажет.
— Не отдавай ему, п-подожди! — выпалил, заикаясь Руди. — Пусть он п-поклянется сначала!
— «Поклянется»! — насмешливо передразнила его Ирма. — Он же англичанин! Какой толк от его клятвы, дурачок?
— Но… п-послушайте… — Огастин был так ошеломлен что и сам стал заикаться, как Руди. — Мне… мне… мне не нужны ваши ножи!
— А мы все подумали, что вы на них намекаете, — объяснила Трудль, с недоумением глядя на Огастина. — Вы же почти прямо так и сказали!
Вместо ответа Огастин в сердцах резко сунул им обратно ножи, и они упали на пол.
— Он, значит, хочет чего-то еще, — холодно сказала Ирма.
Гейнц порылся в кармане, вытащил оттуда довоенную пятидесятипфенниговую монетку с прилипшими к ней крошками, с сомнением повертел ее в пальцах и отправил обратно в карман. Наступило молчание.
— Что вы возьмете с нас, если пообещаете держать язык за зубами? — с тревогой в голосе спросила Трудль. — Раз уж не хотите брать ножей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111