Андраш ощущает на языке и глотает теплую сладкую влагу. Он выпил из обеих грудей, и вот, глядя друг другу в глаза, они соединяются.
Посреди их любви вдруг плачет Эмиль. Не пищит, как в прошлый раз, а плачет. Ему уже три месяца, и глаза его теперь выделяют настоящие слезы. Всхлип за всхлипом, он не успевает перевести дух, личико багровеет, наливается кровью. Там, за красным покрывалом, его мать изнемогает, обнаженная, под сильными руками мастера, под его тяжелым телом, под долгими, ритмичными толчками его члена. Она извивается, выгибается дугой, обмякает. Она тоже плачет. Ложится на любовника сверху, вся в слезах и в поту. Роняет на него соленые капельки и слизывает их с его щек. Андраш шепчет ей на ухо по-венгерски отрывистые хриплые слова, она не понимает их, но млеет. А ребенок исходит криком в бессильной ярости.
И мужчина, которому никогда не сделать ее матерью, мужчина, чье семя истечет в бесплодную почву, мужчина, которого она любит и будет любить всегда, мужчина, придавивший ее своей тяжестью, наполнивший ее своей силой так, что она не помнит себя, наконец тонет в ней, издав долгий крик, потом другой, а Саффи уже давно перестала считать накрывающие ее волны.
Он поднимается первым. Он, Андраш, идет за ребенком, уже захлебывающимся в плаче, и, вернувшись, кладет его между ними на диван. Эмиль, узнав запах матери, тянется к ней и тотчас утихает.
– Смотри-ка, – говорит Андраш, – как он любит маму.
Рука Саффи накрывает головку ребенка. Мягкая округлость макушки как раз умещается в ладони. Ее пальцы поглаживают черные кудряшки, так похожие на кудри Рафаэля. От слов, произнесенных Андрашем, у нее что-то странно вздрогнуло внутри.
– Ты красивый, – шепчет она Андрашу.
– Нет, – отвечает Андраш. – Это ты красивый.

* * *
Вслед за апрелем приходит май. Саффи парит в облаке счастья, и ее сыну тоже хорошо от этого: теперь, когда она пеленает его, купает, кормит, ее руки обращаются с ним бережнее и ласковее, чем прежде. И кроха проникается доверием.
Рафаэль, бывая в Париже наездами, радуется.
Ночью между ними ничего не меняется: в постели с мужем Саффи пассивна, как всегда, – но, говорит себе Рафаэль, нельзя желать невозможного. Его брак не хуже любого другого. Вот Мартен и Мишель, например, вечно ругаются из-за денег. А у меня – посмотрите только на мою жену, на сынишку, какими они выглядят счастливыми!
Она в самом деле счастлива, Саффи. Она купила в “Бон Марше” жардиньерки для окон в гостиной и разноцветные герани. Сейчас Эмиль сидит подле нее на ковре среди бархатных подушечек, а она, высунув обнаженные руки в окно, осторожно обрывает засохшие листочки. Легкий весенний ветерок овевает ее лицо. Она вдыхает аромат цветов, которые сама посадила. Она живет в каждом своем движении, знает, что белая дуга ее рук над цветами красива, а пальцам приятно перебирать зелень… это и есть счастье, правда? Если и существует другое определение, я его не знаю. Ее голова перестала быть запертым темным чуланом, населенным ужасами прошлого, в котором мы с вами побывали, – теперь это место, вполне пригодное для жизни. Саффи приемлет настоящее, потому что каждая секунда этого настоящего приближает ее к новой встрече с Андрашем. Бессонница еще мучает ее иногда, но ей выпадают и часы безмятежного сна.
* * *
Проснувшись утром 29 мая, в день, когда де Голль должен официально взять бразды правления, она с недоумением обнаруживает, что выключатель снова не работает. Опять забастовка! Газовая плита тоже не зажигается, нельзя прокипятить бутылочки Эмиля. Ну и ладно… Ничего ее сыну не сделается, если он в четыре месяца разок попьет холодного молока. На душе у нее легко и радостно: Рафаэль в Англии, а завтра воскресенье и она пойдет с Эмилем к Андрашу.
– Правда, сыночек? Правда, мой маленький? Мы пойдем с тобой в гости, да?

* * *
Андраш приготовил им сюрприз: собственноручно сшитую сумку с лямками, чтобы Саффи могла носить ребенка на животе, как кенгуру.
– Но зачем?
– Затем! Сегодня едем на прогулку!
И он показывает ей на прислоненный к стене в углу двора, возле общей уборной, велосипед-тандем – он откопал его в лавке старьевщика в одиннадцатом округе. Настоящая диковинка, теперь таких не делают, весь из железа и черной кожи. Просто чудо.
– Андраш!
Он садится впереди, Саффи с ребенком сзади… и они едут. Эмиль, притиснутый к телу матери, совершенно счастлив; движение велосипеда убаюкивает его, он засыпает.
– А куда мы едем?
– На Блошиный рынок!
Андраш любит бродить по открытому Клиньянкурскому рынку; нередко он находит там всевозможные мелочи, которые могут пригодиться в работе. Но на этот раз далеко они не уехали: на полпути к заставе Клиньянкур бульвар Барбес перекрыт полицейским кордоном. Весь квартал оцеплен, улицы пусты, атмосфера предгрозовая. Притормозив ногой, Андраш смотрит на происходящее и хмурится. Саффи видит, как ходят ходуном его челюсти: он скрежещет зубами.
– Почему…
Она даже не может договорить. От одного вида людей в форме на нее напал столбняк.
– Что почему? – раздраженно переспрашивает Андраш. – Алжир. Ты что, газет не читаешь?
Саффи молчит.
– Ты что, не знаешь? – не унимается Андраш. – Идет война, Саффи.
– Нет…
Слово вырвалось у нее само собой. Это сильнее ее. Идет война – нет.
– Саффи! Страна, в которой ты живешь, воюет. Франция тратит сто миллиардов франков в год на войну в Алжире. Ты хоть знаешь, где это – Алжир?
Андраш почти кричит. Эмиль вздрагивает во сне и крепче жмется к матери. Обняв сына обеими руками, Саффи опускает глаза.
– Война кончилась, – произносит она упавшим голосом.
– Война не кончилась!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56